Андрей Быстров - Странники в ночи

В жуткой рогатой маске показался Лами-боа. Он воздел руки к небесам и выкрикнул очень высоким голосом:

- Кали-донго!

Барабаны разом смолкли, и шаманы замерли в немыслимых позах. Две сморщенные старухи подтолкнули к верховному колдуну молодую девушку. Одним мановением он поверг её на песок, лицом к небу, потом поставил поднесенные старухами плоские чаши на лоб девушки, на плечи, ладони, в центр живота и на лобок. Затем он вторично громко призвал Кали-донго, и в чашах вспыхнуло пламя, а девушка закричала от боли. Кремневым ножом Лами-боа рассек её бедренную артерию, в подставленный расписной сосуд ударила плотная струя крови. Девушка была обречена - ведь при повреждении бедренной артерии тело человека почти мгновенно теряет всю кровь. Она должна была умереть, и тем не менее она не умерла. Когда сосуд наполнился кровью до краев, Лами-боа в третий раз воззвал к великому Кали-донго. Пламя в чашах сразу угасло, и струя крови иссякла. Старухи подняли девушку. Они поддерживали её, но шла она сама...

Шаманы с заклинаниями бросали в сосуд магические ингредиенты, долженствующие превратить кровь в напиток посвящения. Здесь была вытяжка из печени ядовитой рыбы нголи, и порошок из высушенного мозга местной рогатой жабы, и осадок, оставшийся после выпаривания клейкого сока дурманящей лианы глон, и растертая кора хищного растения, питающегося насекомыми и мелкими птицами, и ужасный, запретный порошок бенге, обладающий свойствами настолько таинственными и устрашающими, что его имел право готовить лишь сам Лами-боа.

Барабанный бой не возобновлялся, но где-то во тьме тихонько наигрывала свирель под монотонный плеск волн, плела мелодию настолько замысловатую, что казалось, она змейками расползается по теплому песку и возвращается обратно, отразившись от океанской зыби. Сами звезды, обычно яркие и огромные здесь, стали ещё ярче и огромнее, чуть подрагивая за пеленой нагретого за день воздуха... А там, за звездами, пряталось молчание безграничной Вселенной.

Лами-боа звонко хлопнул в ладоши, и четверо воинов-ихоло вынесли из лесного мрака носилки, где восседал Альваро Агирре. Даже в багровых отсветах костров можно было заметить, как он бледен, но лицо его оставалось спокойным и сосредоточенным. Он был почти обнажен, если не считать прикрывающей бедра юбочки из широких свежесорванных листьев, смуглая кожа лоснилась от обрядовых благовоний.

По знаку Лами-боа воины поставили носилки у костра и удалились. Кошмарные скорпионы рогно-кали кишели в носилках, но не причиняли нагому человеку вреда - благовония защищали его от укусов. Шаман протянул сосуд с кровью, переставшей уже быть таковой. Лами-боа принял его и передал Агирре.

- Пей, - велел он на своем языке.

Ударили барабаны, медленно, страшно.

Агирре смотрел в темную глубину сосуда, точно стремился проникнуть взглядом за непроницаемую поверхность жидкости. Так он сидел долго, с каждым ударом барабанов приближая сосуд к лицу. Он смотрел, и он видел мертвящий круговорот тьмы и холода, исходящий из тех измерений, где нет места для человеческих существ.

- Пей! - Лами-боа возвысил голос.

Альваро Агирре сделал глоток.

Он ожидал чего угодно, но не того, что произошло с ним на самом деле. Его словно опрокинул удар гигантской мягкой лапы, и этот удар был нанесен не снаружи, а изнутри. Он мгновенно ослеп и оглох, он перестал воспринимать окружающее. Он ни видел больше ни берега, ни костров, ни пугающей маски Лами-боа, он не слышал уханья барабанов, тягучей мелодии свирели, плеска волн... Но он видел и слышал ДРУГОЕ. Дар внутреннего зрения внезапно снизошел на него, сметая преграды пространства и времени и освобождая сознание от вечных оков. И это ощущение падения, бесконечного, как во сне...

Он летел в бездну громадного тоннеля, залитого золотым светом; он падал, но падал не вниз, а ВВЕРХ. Свет был очень ярким, но не ослеплял, и сами стены тоннеля состояли из этого света, позволявшего видеть насквозь. С непредставимой скоростью Агирре мчался сквозь неведомые миры, то пустынные и унылые, то приветствовавшие его фантасмагорией звуков и красок. Тоннель закручивался спиралью, и перед Агирре мелькали холодные залы, словно выстроенные изо льда, темные лабиринты, где копошились многорукие чудовища, поблескивающие бронированными панцирями, проносились картины битв металлических исполинов и столкновений целых звездных систем. Ни осознать, ни запомнить увиденное Агирре не пытался, но одно видение почему-то навсегда врезалось в его память: лицо юноши с единственным глазом, сверкавшим ненавистью и жаждой, сидевшего верхом на какой-то диковинной двухколесной машине.