Далия Трускиновская - Умри в полночь

– Нет, с утра у меня не получилось, – честно призналась Наташа. – Я думала, она переодеваться прибежит, она же у меня чистюля, каждый день трусики меняет. Ну, и заждалась. Чуть на работу не опоздала. Я думала, в обеденный перерыв выскочу, всем им там головы поотвинчиваю. А потом соседка на работу позвонила – записку в дверях нашла.

– Записку подложили после того, как вы ушли на работу?

– Да.

– Тот, кто подложил, не знал, наверное, во сколько у вас начинается работа?

– Откуда я знаю! Вераша позвонила, говорит – в незаклеенном конверте, не удержалась, заглянула, чуть в обморок не упала. Я, конечно, сразу домой.

– Что на работе сказали?

– Ничего. В отделе никого не было, я даже не подумала отпрашиваться… Так и понеслась.

– Что было в записке?

Наташа коротко вздохнула.

– Ну, что… «Мамочка, родненькая, помоги, выручай!» О Господи! Как беда, так мамочка, родненькая! А как порядок – старуха грешная! Господи, господи, что же с ними делается, с детьми? Меняет их кто, что ли? За что они нас так?…

Жалобное Наташино бормотание заставило и Артема вздохнуть. Он уже видел и слышал все эти утренние, за чашкой чая, беседы этой матери и этой дочери. Он уже мог перечислить все их взаимные упреки. Он уже знал, как больная бабка, удерживая внучку подольше в маленьком городке, нашептывала ей про материнские стыдные дела. Он уже чувствовал, как с пьедестала своей чистоты девчонка вслух презирала кратковременные романы Бог весть с кем – с семейными, с женатыми! И он понимал, как трудно той, что не знает голоса собственной плоти, поладить с той, кого этот голос мучает ещенощно.

– «Старуха грешная» – ее словечки?

– Ее! За что, спрашивается? Что она может знать? И какое ее дело?! Я живу как живу! Бог мне судья, а не она! Разве я когда для нее чего жалела? Каждый месяц – то пятьдесят, то шестьдесят рублей посылала! Она подумала, откуда у меня эти деньги берутся? Пальто ей купила зимнее, с меховым воротником, сапоги заказала – думаете, дешево обошлось? Сумку ей купила на лекции бегать, туфли купила, еще туфли и босоножки! А колготки с серебром – это уже глупость, на это не дам! Тридцать рублей на базарчике, это колготки-то! И зачем ей с серебром? Ей и надеть-то не к чему! Откуда у нее такие платья?

– Из-за колготок с утра поругались?

– Ага… Если бы знала – да вот тебе эти тридцать рублей, только не убегай так, сломя голову!…

Артем все понимал, ох, как понимал, словно сам сидел на кухне под столом и слушал эту перебранку, в которой одна перечисляла свои действительные и мнимые заслуги, зимнее пальто и пятьдесят рублей в месяц, пыталась изобразить состояние своего семейного бюджета, а другая чувствовала в этом огромное подспудное вранье: не можешь ребенка прокормить – не рожай, а если родила – не трать полторы сотни на косметический трехэтажный набор! Логические доводы взрослой женщины разозлили девчонку, которой возразить было нечем – разве что швырнуть матери в лицо и пальто, и туфли, и другие туфли, ведь все это – никому не нужные, старомодные, благопристойные, дешевые вещи, неспособные привлечь внимание настоящего парня! Артем не слышал конкретных слов, он только чувствовал, как летят и с той, и с другой стороны упреки, как доходит до откровенной брани, как обе, и мать, и дочь, выскакивают из-за стола, как раздается хлесткая пощечина…

Очевидно, так все и было на самом деле. И Наташа, одновременно с Артемовой реконструкцией, переживала всю утреннюю сцену, а дойдя до пощечины и до последних слов, которыми обменялась с дочерью, не выдержала, зарыдала в три ручья.

Артему было безумно жаль эту неудачливую мать, понятую им насквозь, не состоявшуюся ни в каком качестве, не сумевшую построить семью, плохую дочь и сестру, заурядную бухгалтершу в никому не известном управлении… Он не знал, что бы из нее получилось, попади она в благоприятные условия. Возможно, деньги, муж и квартира не удержали бы ее от поиска приключений и не укрепили бы в ней привязанности к ребенку. Артем понимал, что рыдает рядом с ним совсем не ангел. Но именно такая – она нуждалась в помощи. И уже по одному этому он готов был все понять, во всем утешить! Артем прожил достаточно, чтобы знать – ангелы ни в помощи, ни в сочувствии не нуждаются.

Он обнял Наташу и пристроил ее голову у себя на плече. Он понимал, что это кричит в ней растревоженная совесть, неуклюже прячась за грубость и за перетерпленную обиду. Вот что погнало ее ночью к указанному дереву, под которым лежал белый капроновый шнур. Она осознавала свою вину, возможно, даже говорила себе: если бы не эта пощечина, ничего бы не случилось, Люська бы не вылетела из дому как ошпаренная, готовая Бог весть на какие подвиги!