Гена — безногий, толстый, будто накачанный воздухом — тоже молчит. Переводит равнодушный взгляд с Алексея Федоровича на Фарида, потом на Мариам, на меня. Словно хочет попросить о чем-то, но не решается. Наконец, не выдержав, бесцветно улыбается и протягивает перед собой руки. Так делает ребенок, когда хочет, чтобы мать взяла его.
Фарид спешит к кровати безногого… Они о чем-то перешептываются…
— Прошу никуда не уходить — сейчас начнется обход, — важно оповещает больных медсестра…
Лечащий врач, Вадим Васильевич Реснин, настолько молод, что называть его по имени-отчеству как-то неловко. Узкоплечий, в больших очках, по лицу щедро посеяны веснушки, волосы всклокочены, будто никогда не общаются с расческой.
Обход традиционно торжественен. Впереди выступает врач, за ним — две сестры: одна с историями болезней, вторая с полотенцем, переброшенным через согнутую руку.
Первая остановка — возле кровати безногого.
— Как дела, Геночка, как настроение?
Подобные вопросы — тоже традиция, отвечать на них необязательно. Поэтому Гена ограничивается улыбкой.
Вадим Васильевич измеряет давление, ощупывает обрубки ног, бросает беглый взгляд на подсунутый сестрой температурный листок.
— Все идет отлично. Не за горами полное выздоровление.
Точно так он сказал бы умирающему: «Все идет по плану, скоро состоится вынос тела».
— Лечение остается прежним. Главное — полный покой и максимум терпения…
— А когда выпишете?
В голосе калеки — обида и надежда. Обижается он на ежедневные обещания «полного выздоровления». Будто Реснин возвратит отрезанные ноги. Надеется услышать: «Собирайся, Гена, завтра за тобой приедет жена, дома долечишься…»
— Повторяю: терпение…
Следующая остановка — возле кровати моего мордастого соседа.
— Жалобы имеются? Как себя чувствуете? Интересно, как представляет себе доктор ответы на небрежно заданные вопросы? Если жалоб нет, какого черта занимать место, на которое наверняка претендуют другие больные? Если они есть, незачем спрашивать, больной и без того выложит…
— Плохо чувствую. Голова болит, — выдает неожиданную жалобу мужик и снова прочно замолкает.
— Запишите — уколы, — доктор вполголоса диктует длинное латинское наименование лекарства. — Один раз в день, по утрам.
— Я не потому, — становится разговорчивым молчун, услышав о дополнительных уколах. — Здесь слишком много трепятся. И курят… Переведите в другую палату…
Алексей Федорович рывком садится на кровать, приготовившись дать немедленный отпор наглецу. Не успевает. Врач укоризненно грозит ему пальцем. Кажется, лихой куряка боится Реснина не меньше, чем Фарида.
— Эта палата — лучшая, зря вы жалуетесь. А с курением разберемся… Так ведь, Алексей Федорович?
Куряка угрюмо помалкивает. Разберемся, мол, как же разобраться, привлечем виновника к ответственности по всей строгости больничных законов.
Мне показалось, что он возмутился не жалобой моего соседа, а его просьбой перевести в другую палату…
По всем законам логики я — следующий. Но логика и медицина нередко разнокалиберные понятия. Скорее всего, попытка куряки дать по мозгам очередному «противнику» заставила медиков изменить маршрут.
— Здравствуйте, Алексей Федорович…
— Здравия желаю! — по-военному рявкнул больной.
Доктор смутился
— Ну, зачем вы так… официально. Как самочувствие?
— Лучше не придумать. Сколь времени уже лежу в больнице, а как болело, так и болит…
— Не все сразу… Ваше заболевание требует длительного лечения… Если в ближайшие дни не настудит облегчение, возьмем на операцию…
— Значит, резать станете? — уточнил Алексей Федорович. — Да еще тупым ножиком, — загорячился он. — А ежели я не согласен, тогда как?
— Придется выписать, — пожимает плечами врач. — Но это нежелательно, могут появиться осложнения…
— Хуже не будет! — напирает куряка. — А выписать — не получится, денежки плачены не за выписку, а за лечение…
По неизвестным для меня причинам о курении в палате — ни звука. Реснин обращается с Алексеем Фёдоровичем, как сапер с замаскированной миной — вежливо и осторожно… Интересно, чем заслужил этот тип подобное обращение? Уж не денежками ли, о которых он упомянул?
— Прибавьте успокоительного, — говорит доктор сестре, и Мариам, согласно кивая, записывает назначение в журнал.
Алексей Федорович продолжает негодовать, намекает на возможные неприятности для руководства больницы… Вот-вот нахально извлечет из тайника запрещенную сигарету и пустит в лицо врача густую струю дыма…
Читать дальше