Аркадий Карасик - Месть авторитета

Сестра заколебалась. По всем правилам при плохом самочувствии не больных ведут к врачу, а, наоборот, врачи прибегают в палаты. Но рядом уже стоял на костылях Алексей Федорович, и ей страшно хотелось выполнить просьбу Ивана в отношении пятилитровой клизмы.

— Долго прикажешь изображать памятник доходяге Ганди?

Сестра окинула меня взглядом, видимо, решила, что здесь обойдется без ее помощи, и повела куряку в клизменную.

— Отправимся и мы, дед?

— Не гони лошадей, сосед. Когда скажу, тогда и пойдем…

Выпотрошенный» Алексей Федорович дымил, как труба крематория. Из завесы дыма, доносились вздохи вперемежку с густым матом. Он явно трусил. Предстоящая операция представлялась ему пересадочным пунктом по дороге на тот свет.

«Такелажник» подобострастно вертелся вокруг кровати шефа. Подметал разбросанные окурки, подтирал многочисленные плевки. Трудно представить себе, что еще вчера Петро едва передвигался, шаркал подошвами, хватался за стены и за спинки кроватей. Сейчас он был жизнерадостен и активен. Его поведение лишний раз подтверждало, что он вовсе не авторитет — обычная шестерка, примитивный слуга вора в законе.

— Побледнел ты, дед, капитально, — решительно поднялся Иван. — Побредем с тобой к медицинским светилам… Пора.

Действительно, пора. Тем более что возле палаты освобожденная врачами из заключения — постельного режима вьюном кружит Галина. Высматривает, вынюхивает. Не таясь, перемаргивается с Петром и курякой.

По «картотеке» Гошева она значится человеком Костыля, по поведению — «пехотинец» Ухаря. Ее появление возле нашей палаты можно расценить двояко: охрана старого «хозяина» либо выполнение задания нового.

Сидорчук бережно поддерживает меня под локоток. Выбрались в коридор, ощущая на себе подозрительные взгляды «дружанов». Хорошо еще, что отсутствует Трифонов.

Иван обнимает меня за талию левой рукой. В правой держит спрятанный в кармане пистолет. Обстановка, прямо сказать, не санаторная, можно ожидать всего.

Кабинет начальника отделения напоминает командный пункт. За столом — Гошев. Рядом с ним — командир подразделения омоновцев. В защитной форме и в бронежилете.

— Входы и выходы зданий больницы перекрыты, — докладывает он неизвестно кому: мне или капитану. — В переулке — бронетранспортер и резервная группа…

— Не забывай — больница, — напористо напоминает Николай. — Перестрелка не допустима…

— Ясное дело… Ребята проинструктированы… Стрелять будут в самых крайних случаях…

— Ни в крайних, ни в бескрайних — никакой стрельбы. Это — приказ.

Командир недовольно морщится. Ему не хочется подставлять своих ребят, рисковать их жизнями. И без того отряд несет потери в непрекращающихся схватках с бандитами… А тут — не стрелять, брать живыми…

— Постараемся, — по-прежнему недовольно твердит он. — Только не все зависит от нас…

— А ты попроси преступников сложить оружие и поднять лапы над головой. Тогда и будет тебе бескровная победа. С орденами и лавровыми венками, — язвит Гошев. Уголок глаза нервно подрагивает. Волнуется.

Венками нас обеспечат… на кладбище…

Иван, надев под халат бронежилет, снова уходит в палату. Будто на передовую. Теперь его подопечный — «такелажник»…

Время — семь утра.

В мое распоряжение предоставлена кушетка на «командном пункте», но спать не хочется — нервы напряжены до такой степени, что малейший рывок и — порвутся в лохмотья.

Внешнее наблюдение должно зафиксировать появление Ухаря, но пока — безрезультатно. Я почему-то уверен — авторитет не снизойдет до личной проверки выполнения отданного Фариду приказа, пошлет шестерок. Может и не послать — поручит той же Галине…

А вдруг ликвидация Костыля означает для Ухаря решение проблемы существования банды?… Тогда прибудет…

Восемь утра.

Сейчас возьмут на операцию Костыля… пока что — Алексея Федоровича…

Я будто раздвоился. Под влиянием двойной дозы успокаивающего, введенного мне лично Федором Ивановичем, полулежу на кушетке, прикрыв воспаленные глаза. Команды, отдаваемые командиром омоновцев, голос Гошева, инструктирующего своих сыщиков, — все это проходит мимо сознания, не задерживаясь.

Одновременно лежу на своей кровати у окна и слежу за Костылем.

По обыкновению, поскрипывая, Алексей Федорович укладывается на каталку. Вокруг — сестры.

— Так нельзя! — раздражается одна из них. — Надо раздеться. Повезем не на прогулку — в операционный блок…