Андрей Дышев - Не путай клад с могилой

Мне трудно было понять, думал я о нем так или нет, я лишь негромко простонал в ответ.

– А я не козел! – шептал он мне в лицо. – Не для того я искал эти сокровища, чтобы вот так взять и выкинуть их в реку. Швырнул-то я всего лишь гнилой сундучок, набитый землей. А монетки с камешками до этого пересыпал в рюкзак. Как твой дружок нас от деревьев отвязал, так я сразу и пересыпал… Ну ты понял, что я тебе сказал? Поделимся на троих, всем поровну – тебе, Анне и мне, да Лебединской горсточку отсыплем…

Хорошую новость надо сообщать вовремя. Я терял сознание, и два санитара, бегущие к нам с носилками, представлялись мне лодочником Хароном, который должен отвезти меня с берега жизни на берег смерти.

Я умирал и метался на носилках, вырывая из рук иглы, пронзившие мои вены, как гвозди. Меня качало из стороны в сторону, кто-то пытался удержать меня, и холодные руки давили мне на грудь. В ушах стоял невыносимый вой сирены, и мне казалось, что ко мне все еще мчится «Скорая», но никак не может доехать. Пучки рассеянного света время от времени пробивались через матовые окна, освещали потолок кабины с крюками для подвески, стояки капельниц и незнакомое лицо женщины в белой шапочке.

– Анна! Анна! – звал я, и, как ни странно, эта женщина склонялась надо мной, поправляла подушку и что-то говорила, но я не мог понять ни слова и, чувствуя, что меня жестоко обманывают, снова начинал звать Анну, но слышал совсем иное:

– Лада! Лада!..

Вой сирены постепенно превращался в крики толпы, в свист, улюлюканье, доносившиеся из-за толстых стен консульского замка, а вспышки света, пробивавшиеся сквозь витражи, были всполохами пожара; и я, одетый в черный плащ, украшенный золотистыми блестками, поверх которого на крученой цепочке висел тяжелый крест с распятием, крепко сжимал серебряную рукоятку короткого римского меча, висящего у меня на поясе, и ходил по каменному полу верхнего зала. Графиня, стоя у приоткрытого узкого окна, смотрела на тысячи горящих факелов, освещающих осадный лагерь турков.

Подкомендант крепости Фредерико Бальдо закинул полы плаща на руку и сдержанно поклонился мне. Он принес плохие новости и, предугадывая мою реакцию, смотрел на меня с неприкрытой враждебностью.

«Ваша светлость, – произнес он, не моргая, не меняясь в лице, не сводя с меня своих черных, остекленевших глаз. – Турки начали штурм восточного бастиона».

«Я знаю! – оборвал я. – Что еще?»

«Если бы вы, ваша светлость, – со скрытым укором произнес подкомендант, – осмотрели бастион месяц назад, то ясно поняли бы, какой опасности подвергается большая башня вследствие износа фундамента, и держали бы там каменщиков до тех пор, пока они не закончили бы все восстановительные работы».

«Пошел вон!» – крикнул я.

Подкомендант снова поклонился, но еще более сдержанно, и этот поклон уже больше напоминал боевую стойку перед выпадом. Половину лица Фредерико освещало зарево пожара, вторая половина была черной, и мне казалось, что он, как шут, разукрасил свое лицо виноградным соком.

«Это не все», – с почтительным упрямством добавил он.

Я повернулся к нему, чиркнув шпорами по каменному полу. Подкомендант взглянул на графиню и опустил глаза.

«Турки разрешили покинуть крепость дипломатам, – произнес он. – Они гарантируют им жизнь, если те выйдут через главные ворота».

«Иди! – приказал я. – Забери с собой восемь моих конных стражников. Драться насмерть, пока я не выведу из крепости людей!»

«Слушаюсь, ваша светлость!» – ответил подкомендант, повернулся и, грохоча коваными каблуками, спустился вниз по круговой деревянной лестнице.

«Они решили во всем обвинить меня! – крикнул я. – Кафа не дала мне ни одного солдата! Татары примкнули к туркам, хотя я предвидел это и добивался их выселения из Солдайи! Кто меня послушал?»

Я подошел к графине и тронул ее за плечи. Она вздрогнула и, не оборачиваясь, произнесла:

«Я знаю, что вы мне хотите сказать. Мне очень трудно расставаться с вами, Христофоро!»

Под окном заклубился удушливый дым, и горячий ветер донес дикий вопль толпы. Графиня сделала шаг назад. Я быстро подошел к большому шкафу из черного дерева, открыл его ключом и потянул за ручку тяжелую створку. Здесь, среди бумаг письмоводителя канцелярии, отчетов попечительного комитета о бюджете и налогах, стоял небольшой сундучок, обитый медными уголками и обшитый металлическими лентами по периметру и диагонали.

«Графиня, – волнуясь, произнес я. – Это казна Солдайи. Это большое богатство, которое может попасть в руки неприятеля. Я не хочу перед вами лукавить. Солдайя очень скоро будет захвачена турками. Власти Генуи на этой земле пришел конец. Это горькая правда, но мне легче произнести ее, чем солгать вам, потому что чистота моих чувств сравнима разве что с этими брильянтами. Не могу допустить, чтобы они попали в руки турков. Прошу вас, умоляю, ради нашей любви – сохраните это как символ вечного огня наших сердец».