Александр Зорич - Танцы втроем

– Да, смог. Но, кстати, первый раз в жизни я помял левое крыло. Можете проверить.

– Проверим. Вы умеете стрелять?

– Умею, как и все, кто учился в школе и институте. Три раза стрелял из "калашникова", два раза – из "макарова".

– И все?

– И все, – твердо ответил Гретинский.

– Вы курите?

– Да.

– В таком случае угощайтесь. – Я протянул ему пачку. – Теперь вы соберетесь с мыслями и еще раз, со всеми мыслимыми и немыслимыми подробностями, изложите все события дня, о которых только что мне рассказали.

6 мая, 23.13

Я вышел из Управления и, потянувшись в карман за пачкой, нашел там только щепотку табачной пыли напополам с пылью неопределенного происхождения. Ах, да. Скомканная пачка еще полчаса назад отправилась в мусорную корзину. Как шутит один мой коллега, майор Шумеев, "так и люди: живут-живут и умирают".

Итак, замечательное дельце подсунул мне господин товарищ начальник полковник Жеглов Булавин Глеб Георгиевич. Звонок, тело, готовенький убийца и тепленькое орудие убийства. Только вот не стыкуется ни черта. Гретинский не похож на хладнокровного убийцу. Силин не похож ни на наблюдательного доносчика, ни на пылкого любовника. Всякое, конечно, бывает, но многого все-таки не бывает никогда, потому что и быть не может.

Тут я осознал, что передо мной стоит непростая дилемма: либо купить сигарет, но тогда не хватит на такси и придется добираться городским транспортом, если таковой еще ходит; либо взять такси, но тогда плакали мои сигареты. Поразмыслив, я купил сигарет и остановил такси. Достав красную книжечку, я сунул ее под нос водителю и сказал:

– Следователь Кононов, при исполнении. По дороге можете брать брать пассажиров.

Таксист облегченно вздохнул.

Так всегда. Законченное дело обмывают шампанским, а начатое я должен отметить мелким злоупотреблением своим служебным положением. А что делать?

<���……………………………………………>

<���……………………………………………>

<���……………………………………………>

14 мая, 8.12

Я открыл глаза и увидел над собой снежно-белое низкое небо, расцвеченное радужными кругами. Подо мной было что-то мягкое, на мне – нечто океанически-теплое. Было больно дышать – собственно, боль меня и разбудила. Тошнило, адски болела голова, в особенности затылок. Правый бок, казалось, превратился в огромное инородное твердое тело, горячее и ноющее. Мой торс был охвачен чем-то твердым. Я пошевелил кончиками пальцев. Все в порядке. Раз есть кончики, значит есть и пальцы, и руки. Отлично. Проделав ту же манипуляцию ступнями, я убедился, что ноги тоже целы. Мыслю – следовательно существую, следовательно есть голова. "Еще я в нее ем", то есть в голову, как говорил боксер в одном анекдоте. Есть, кстати, хотелось чудовищно.

Отнюдь не сразу я сообразил, что снежно-белое небо – потолок, а радужные круги не имеют к нему никакого отношения, поскольку расплываются в моих собственных глазах.

На чем же мы остановились вчера? Или не вчера? Когда? На Наташе, когда бы это ни было. Что же это Натали вытворяет? Голова разболелась еще сильнее.

Я решил хоть немного оглядеться. С неимоверным усилием повернул голову влево. Крашеная голубой краской стена. Вправо. На койке спал молодой человек. Я определенно видел его лицо первый раз в жизни, но что-то подсказывало мне, что мы с ним чем-то связаны. Или даже встречались? Но если мы встречались, то почему я не помню его лица? Как-то плохо встречались. Определенно плохо.

Короче говоря, я в больнице. Я в безопасности. Я, кажется, цел. Я жив. Как только эти факты были мной окончательно осознаны, я мгновенно уснул. Все-таки очень уж я сильно не высыпался последнюю неделю.

14 мая, 11.00

Голод победил сон и я снова проснулся. Голова болела как будто меньше, но все прочие неприятные ощущения сохранялись в прежнем ассортименте. Все попытки повернуться на правый бок оканчивались острой болью не то в груди, не то в ребрах. После некоторых колебаний я откинул одеяло и оглядел себя. На мне была больничная пижама, а под пижамой – гипсовый корсет. Что было под корсетом, оставалось неясным.

Я посмотрел на своего соседа. Тот сидел на своей кровати, свесив ноги (правая была загипсована), и читал газету. Ко мне была обращена страница с тошнотворным заголовком "Криминальная хроника".

– Эй, сосед! – Окликнул я. "Окликнул" – чересчур, пожалуй, громко сказано. Мой голос был так тих и невнятен, что кроме самого факта произнесения мною каких-то нечленораздельных звуков он, пожалуй, ничего не понял. Но газету все-таки отложил и, с любопытством воззрившись на меня, дружелюбно сказал: