Марина Серова: Театр начинается с выстрела

— И вы дали интервью, в котором заявили, что замуж не собираетесь, чтобы ваше имя больше не связывали с Тихоновым, — продолжила я.

— Да, и сбежала в Канаду. У меня там живет очень близкая подруга, мы с ней вместе выросли, она мне как сестра. Она меня как увидела, так чуть в обморок не упала, говорила, что я выглядела хуже, чем после самоубийства мужа. У нее в числе прочего есть косметический салон, вот там меня и возвращали к жизни.

— За что же вы так чекистов не любите? — поинтересовалась я.

— За то, что моего деда со стороны мамы, обычного преподавателя математики в институте, расстреляли как английского шпиона. Бабушка двенадцать лет провела в лагере, а потом на поселении, а моя мама попала в детдом. И встретиться они смогли только в 1953-м, когда бабушка, седая и больная, маму каким-то чудом нашла — фамилию-то маме поменяли. За то, что моего деда со стороны отца уже после войны по ложному доносу посадили в лагерь, где его убили уголовники. Потом обоих дедушек и бабушку реабилитировали. Я читала их дела. Я своими глазами видела капли крови на листах. И вы хотите, чтобы я все это забыла и простила? — Она горько усмехнулась. — Нет, не забуду и не прощу! Не дождутся!

— Да уж, история у нашей страны непростая, — сказала я, чтобы хоть как-то закрыть эту тему. — Но давайте вернемся к нашему делу. Значит, вы считаете, что Тихонов хочет вас вернуть, чтобы использовать вашу популярность в своих целях?

— Да! Или отомстить, потому что у него это не получится.

— А то письмо цело?

— Конечно, — кивнула Ермакова. — Хотите его взять?

— Пока нет, потому что мне нужно подумать, как с наибольшей пользой для вас его использовать. А теперь давайте обсудим завтрашний день. Во сколько вы обычно встаете?

— Рано, я жаворонок.

— Вот и замечательно. Значит, я не рискую вас разбудить, потому что сама встаю в шесть часов. Какие у вас планы?

— В десять часов репетиция, потом я обычно возвращаюсь домой и отдыхаю, а вечером спектакль. Я собиралась выехать утром в восемь, чтобы к девяти быть в театре — мне надо настроиться и подготовиться, но, если надо, я могу изменить…

— Ничего не надо менять, — помотала головой я. — Тихонов, конечно, мерзавец, но не дурак. Он уже попробовал пообщаться с вами возле вашего дома, но у него ничего не получилось, значит, он если и предпримет вторую попытку, то в другом месте.

Мы разошлись по своим комнатам, но я долго не могла уснуть, потому что анализировала сложившуюся ситуацию. Решать, что делать с письмом, я не собиралась, пусть об этом у Крона голова болит. Меня беспокоило другое. Тихонов сказал, что Анна еще пожалеет о том, как обошлась с ним. Ляпнул он это сгоряча, но это все равно угроза, высказанная при свидетелях. Теперь любое несчастье, которое, не дай бог, произойдет с Ермаковой, будут связывать с ним. А он не дурак и прекрасно это понимает. Значит, выхода у него два: или он организует все так, чтобы на него не пало и тени подозрения, или отказывается от мести. Судя по тому, что он законченный мерзавец, второй вариант отпадает. Но на подготовку серьезной бяки ему потребуется время. Но это же время будет и у меня — для того чтобы как следует осмотреться и выработать контрмеры.

И с мыслью, что по утрам я обычно мудренее, чем вечером, я уснула.

Вторник

Нет, я, конечно, тоже слежу за своей фигурой, но овсяная каша на воде без масла (о сахаре или меде я вообще молчу), фруктовый салатик и зеленый чай на завтрак — это перебор! Единственное, что примирило меня с таким началом дня, — это совершенно потрясающий кофе, который Анна варила, как только вставала, и пила еще до завтрака, наверное, чтобы взбодриться. Так что от этой трапезы воспоминаний не осталось даже раньше, чем мы приехали в театр. «Надо как-то спасаться, — думала я. — Придется хоть консервы и хлеб купить, чтобы потихоньку есть в своей комнате, а то ведь оголодаю так, что ноги таскать перестану. Какая уж тут из меня защитница?»

Собираясь для выхода из дома, я постаралась предусмотреть все — мало ли как карта ляжет? Я собрала волосы в узел на затылке, чтобы не мешали. Это только в плохих фильмах женщина-телохранитель ходит с длинными распущенными волосами, а на самом деле в случае серьезной потасовки это ее уязвимое место: схватит ее сзади кто-нибудь за гриву, и останется ей только или сдаваться, или добровольно скальпироваться. Вместо джинсов я надела брюки из трикотажа, которые не ограничивают движения — вдруг придется кому-то ногой врезать, кроссовки (само собой), шерстяной джемпер, поверх которого — наплечную кобуру с пистолетом, потому что поясная более удобна при ходьбе, а вот сидеть, когда она врезается тебе в живот, не слишком приятно. И поверх всего я надела просторный жилет со множеством накладных карманов, куда распихала баллончики, электрошокер, запасные обоймы и нож. Удостоверение, разрешение на оружие и водительские права я положила в нагрудный карман. Оглядев себя в зеркало и убедившись, что ничто ниоткуда не выпирает, я положила в сумку ноутбук и маленький кейс со шпионской аппаратурой. «Господи! Да я словно на боевую операцию собираюсь», — мысленно хмыкнула я и тут же одернула себя, потому что, когда вокруг сплошные непонятки, нужно быть готовой ко всему. Повесив себе на правое плечо сумку так, чтобы ремень от нее шел наискосок через грудь и спину, а сама она висела слева, я решила, что готова к работе. Кстати, еще один жирный ляп во многих фильмах: руки у телохранителя всегда должны быть свободны. Всегда! И когда я вижу, как телохранитель держит над своим клиентом раскрытый зонт, мне остается только вздыхать — хоть бы эти кинодеятели у профессионалов консультировались, что ли.