Виктор Черняк - Выездной !

Звонком подбросило телефон. Филин развел руками: извини, мол, брат, окончен разговор. Шпындро, досадуя, поднялся, прервали, черт, на самом важном, не удалось разузнать, куда ветер дует, может Воронов вернулся? Неудачно получилось.

Шпындро вытек из кабинета, секретарь впилась в непроницаемое лицо и в зрачках ее разыгралась буря; за годы сидения в предбаннике опытная царедворка научилась отличать сотрудников, которым сделано самое захватывающее предложение из тех, что выпадало на их службе, от всех прочих. Встречала секретарь его одним взглядом, провожала совсем иным и Шпындро порадовался: сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный пес, заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошечный, а все же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством незавершенности, будто повис в воздухе и сразу принялся песочить себя: зря ушел, не договорив до конца.

На следующий день Филин налетит на Игоря Ивановича в коридоре, поздоровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний разговор, но эта встреча еще должна случиться, а сегодня вечером Шпындро мчался на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.

За час до конца работы позвонила мать; жила одна в коммуналке и редко встречалась с сыном; внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей возжаться, она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а тогда смысл жизни, заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без выезда Шпындро обращался в наизауряднейшего типа, ничем не наделенного, с которым ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не возжелает.

Твоя мать... начинала Наталья и недобро умолкла, в горестном вздохе ее многое таилось: и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской бриллиантовой и три камеи слоновой кости, которые отошли сестре Шпындро и даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причиной глухой неприязни супруги к матери мужа.

Твоя мать... однажды привычно начала Наталья. Шпындро поднялся и припоминая давнюю решимость школьных еще годов, когда он вместе с мальчишками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув ногу, рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто? Ты! ты!

Он вошел в раж, смелость захлестнула, опьянел от непозволительной выходки, поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и, уходя на кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.

Наталья выждала время, зная, что пыл мужа угасает быстро, оттягивала момент объяснения умело, в свою пользу, а когда от гневного пара не осталось и следа, веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, подвела черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"

Сейчас звонок матери оказался как никогда некстати, сын понял, что ей плохо, четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на работу, дело дрянь, нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить визит к Мордасову невозможно, не зря же притащил товар с собой, снова забрасывать его домой? и примета дурная, и опять же время, непредусмотренное понадобится выкраивать, а теперь после слов Филина времени ох как станет не хватать. Шпындро молчал, соображая, и мама пришла на помощь: "Тут соседка вернулась с работы пораньше, так что, Игорек, все образовалось. Заедешь, когда сможешь". Мать лгала, он принял эту ложь, даже успел, положив трубку, покручиниться и тут же отметить, что еще не совсем погряз в себялюбии.

Встреча с Колодцем прошла, как и намечали, быстро, с короткими торгами.

- Ты крутой стал, - обиженно заявил Колодец и еще высказал недоумение, что билеты на просмотр, обещанные Шпыном через Наталью уплыли, а Колодец уж и с дамой сговорился.

- Чего-то там сорвалось, - Шпындро желал, как можно скорее убраться, он вообще сразу терял к событиям интерес, когда деньги уже затаивались в кармане. Дружить с Колодцем ему не светило, но и обострять отношения смысла не было, к тому же каждый раз при виде Колодца Шпындро, будто тенью комиссинщика различал Настурцию и его охватывало давно забытое волнение, потому что в глазах Притыки угадывалось нечто обещающее: не скажешь, что именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко возникающей смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.

Шпындро предпочитал купюры новые, на сей раз Мордасов расчитался жеванными, ломанными, прошедшими через множество рук. Шпындро не знал, что Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также не знал Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его карман перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английской булавкой бумажника Мордасова. Теперь, когда с ручечного рациона, приправленного часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на мехдобычу в жирных тряпичных пластах зарубежья, терять мордасовский канал сбыта тем более не позволительно. Шпын пообещал разобраться с билетами на просмотры, снова вспомнил Настурцию и не в силах совладать с приступом внезапной щедрости, вынул паркер, отложенный для себя, и протянул Колодцу. Для Настурции! Колодец давно приметил, что внешнекупчик ладит лыжи к Притыке. Ревности Колодец не испытывал ни малейшей, скорее недоумение от неумелой попытки вторжения в его владения. Колодец любил ковать пока горячо - надо раздобыть оправу! - оглядел приехавшего электричкой Шпына с ног до головы, притянул за лацкан, приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и снизу заглянул в глаза.