Виктор Черняк - Жульё

Мишка поднялся в торце стола и толкнул речь:

- За этим столом собрались самые известные жулики и проститутки нашего славного города. Не покладая рук, не жалея ни времени, ни здравия эти неискренне презираемые, несправедливо осуждаемые люди работают для украшения своей жизни. Их вроде бы сторонятся, но... исключительно из зависти. Работа проституток сложна и опасна, работа жуликов и того обременительнее. Я рад видеть вас, пренебрегших условностями закостеневших слоев нашего динамичного общества, на празднике девятнадцатого марта. Сразу скажу: плачу я, чтоб не омрачить напрасным подозрением радости жрать и пить на халяву. Я люблю вас такими, какие вы есть, со всеми вашими многочисленными недостатками и слабостями. Кто я такой, чтоб осуждать? Кто дал право одним осуждать других? Никто! Только глупость и отчетливое осознание лентяями, что они на обочине жизни, заставляют их кривить губы в презрении, но это от слабости. Мы - больные дети общества, а калеченых и ущербных, как исстари водилось на Руси, любят истовее...

Дальше Мишка Шурф понес про быстротекущие годы: про седину непременно вплетающуюся в волосы бывших жриц любви; про то, что перед могилой все равны, а из ветренниц - вот несообразность - вылупляются лучшие жены, а бывшие жулики способны на сострадание, а вот праведники и мрачны и желчны, и копейки из них не выжмешь; непонятностью натуры человека закруглил и завершил пассажем про важность миссии участников застолья.

- Мы, - Мишка устремил перст указующий к лепнине потолка, - санитары общества, как волки, обманываем только слабо соображающих и ленивых. Способствуем отбору живо и здраво кумекающих. Теперь, в век экологической справедливости, властям нужно сто раз подумать, прежде чем взяться за нас. Кого ругать без ворья и фарцовки? Как отвлечь усталых, пришедших с опостылевшей работы трудяг-грошевиков? На кого излить ярость стопудовой Матроне, которой по паспорту едва-едва тридцать, если не на хрупкую причесанную девочку в заморских одеяниях? Выходит, общество не понимает своей выгоды, поднимая руку на обслугу теневой экономики! И вот что я вам скажу: способы производства менялись, формы правления тож, но жулики существовали всегда, как солнце, как луна, как рождение и смерть; они, как боль в организме, сигнализируют о беспорядке. Разве мы болезнь? Мы симптомы! Ни один, уважающий себя эскулап, не вознамерится лечить симптомы, упуская из виду самое недуг!

Мишка устал, отер лоб салфеткой, приподнял бокал, черные насмешливые глаза заплясали в бликах света, преломляющегося в шампанском.

- Оп-ля! - Мишка опрокинул бокал, рухнул на стул, прижал ближайшую даму, с лицом невинным, изумленным, будто всегда свидетельствующим: "Фи! Я?.. Не такая! Упаси бог! Меня с кем-то перепутали".

- Шурфик, - пропели красиво очерченные губы, - купи мне шарфик!

Мишка запустил пятерню в густые волосы соседки, потрепал женщину, как пуделя или пса редкой, вожделенной породы:

- Симптомчик ты мой! А молвят шептуны, теперь вас греют издалеча, с британских островов?

Девица потянулась к бананам, Мишка поспешил с помощью, в секунду точными резкими движениями очистил спелый плод.

Застолье шумело, умел Мишка раскачать самых сумеречных: двое из автосервиса с противоположного конца стола, оповестившие о неприятностях с властями и весь вечер пившие мрачно и отринуто от общего веселья, растаяли; вокруг изумлялись: чего печалиться? Кого не заметали? У кого не возникали неприятности? Но отсидки избегали почти все и всегда, а из присутствующих никто не разу не привлекался. Мишка Шурф поднялся, обошел стол, обнял за плечи красавцев, жестянщика и маляра, слегка стукнул головами.

- Братья во Христе! Гоните печали! Не то измочалят! Покажите мне неберущего, и я удалюся в монастырь, упрячусь в келье до смертного часа. Мишка мгновенно посерьезнел, шепнул на ухо жестянщику.

- У вас какой район? - услыхав ответ, полыхнул довольством, будто выиграл в лотерею "Волгу" или срубил на ипподроме самый сладкий заезд. Хо! Известный райончик!!

Автосервисники впрямь расцвели на глазах: все знали, Мишка Шурф только прикидывался балаболом, но концы имел будь-будь и при доброте характера и неплохой обеспеченности, нередко выручал за так или прицеливаясь в далекое будущее.

По дороге к своему месту, Мишка навестил оркестр, отслюнил зеленую бумажку, приказал три раза сбацать "Ах, Одесса, ты знала много горя!". Оседлав стул, Мишка Шурф по-хозяйски оглядел стол, пальцем поманил официанта, нашептал про свечи, про десерт для избранных: арбуз с коньяком, чернослив в подлинных, ручного сбивания, сливках и запихнул в халдейский кармашек расчетную сумму, зная точно, что отблагодарил по-царски.