Виктор Черняк - Золото красных

- Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее блеснули слезинки.

От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение Мастодонта, похоже, вовсе не странно.

Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал подушку, пока она пила.

- Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно вопросил Ребров.

- Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для немощного и одинокого - рай...

- Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...

Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть полчаса, хоть на пять минут подольше.

Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на край кровати, вскочил проверил холодильник:

- Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...

Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке, поцеловала родное лицо:

- Расскажи, как он дал деньги?

- Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?

- Твой начальник.

- Зачем тебе это, ма? Дал и дал.

- Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в жизни лгала.

- Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают доброхоты?..

- Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная, из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины высохли и, омытые слезами, даже помолодели.

- Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.

- Что? - опешил Ребров.

- Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет назад...

- Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. Что?..

Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие деревянные стеллажи.

Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита, распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.

Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой, трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка, большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего благоденствия природа не предусмотрела.

Мозгляк выложил на стол пачку книг и стопку пластинок:

- Из прошлого списка.

- Проверять не надо? - Не поднимая головы, уточнил Седой.

Мозгляк замер.

Седой методично проставлял крестики.

Мозгляк обратился в статую, лишь подрагивание ресниц и трепет кадыка выдавали живого.

Седой швырнул колпачок, отложил ручку, еще раз стеганул пренебрежительно:

- Проверять не надо?

Злоба на лице мозгляка вмиг сменилась прилепленной улыбкой, тело завибрировало, кожа, будто размягчилась, на миг показалось, что мозгляк фигура для украшения торта, отформованная из масла, к которой поднесли паяльную лампу, и которая вот-вот на глазах начнет оплывать, растекаясь по полу жирно блестящей лужей.

- Иди. - Отпустил Седой. Мозгляк исчез. Ожила "вертушка". Седой поднял трубку:

- Пытался прорваться в цэка? Я займусь... - положил трубку, наклонился к селектору. - Зайди!

Появился мозгляк, будто вырос посреди пола. Седой поманил подчиненного, тот склонился к начальнику, внимательно слушал, и лоб мозгляка, и щеки, и подбородок, и шея блестели масляно, будто мозгляка с ног до головы окатили водой.

Седой долго шептал, время от времени пробегая указательным пальцем по стопке пластинок. Мозгляк кивал и с каждым кивком все более сала источали его поры, пока мозгляк не засверкал, будто надраенный сапог.

Седой откинулся на спинку стула:

- Иди. - Мозгляк не вышел - испарился: дверь не пискнула, не скрипнула.

Седой постучал ручкой в колпачке по столу, потер лоб, нагнулся к полу, поставил на колени кофр с цифровыми замками, раскрыл, стал укладывать книги, когда кофр заполнился книгами доверху, Седой глянул на пластинки и сообразил, что пластинки не влезут. Поморщился, выдохнул в кулак, посветлел, припомнив обнадеживающее.