Петр Кожевников: Год Людоеда

— Какое дело? — глупо переспросил Ревень, оттягивая время, чтобы придумать наиболее выгодный ответ.

— Не придуривайся! — Очкарик свел брови и погрозил пальцем. — Что здесь произошло? Кто этого кабана завалил? Ты должен это знать!

— Да я ничего не видел! — Олег приготовился к отрицанию того, что он знает Носорога, что он пришел сюда вместе с ним, что он вообще существует на свете.

— Сколько же пацанят за свою скотскую жизнь один такой черт может перепортить?! — с досадой то ли спросил, то ли воскликнул Сергей Петрович, присел на край бассейна, закурил и изучающе посмотрел в лицо Олега. — Ты давно этим делом промышляешь?

— Что? — протянул мальчик, оценивая свое положение.

— Задницей своей давно торгуешь? — Плещеев пустил дым в потолок.

— Да я еще ни разу не снимался! — закричал Ревень. — Первый раз пошел. Меня Колька с этим шлюпарем свел: он ему еще в награду за меня тюбик «Момента» выдал.

— Ну ладно, врач осмотрит — скажет. — Мужчина в очках смягчил тон и обратился к входящим в квартиру людям: — Куда денем этого зеленоглазого младенца?

— К нам, наверное, куда же еще? — Данилыч, оказывается, тоже появился здесь и сразу направился к мальчику. — Да это же Олежка! Он действительно на панели никогда не был, держался, сколько мог, да и сейчас, наверное, надеялся как-нибудь вывернуться. Так, малыш?

— Да я голодный, слышь ты, в очках! — Мальчик вдруг истошно завопил и рванулся к Сергею Петровичу, который от столь внезапной атаки даже отшатнулся и чуть не свалился в бассейн. — Я жрать хочу! У меня мать померла, отец удавился, слышь, а ты меня учить будешь! Достань свою волыну да грохни! Понял, мент, все равно мне!

В жизни Плещеева крайне редко складывались ситуации, когда он не знал, как достойно из них выйти. Обычно это было связано с риском потерять жизнь или здоровье при столкновениях с отпетыми бандитами или… чиновниками, имевшими явный перевес в живой силе и служебном положении. То, что произошло сейчас, было внезапно и оглушительно — бесстрашный шеф «Эгиды-плюс» растерялся.

— Прости, сынок, — неожиданно для себя самого сказал Сергей и протянул руку — то ли взять парнишку за плечо, то ли погладить по голове. — Жвачку хочешь?

— Спасибо. — Мальчик перевел взгляд на Федора Борону и уперся в него до странности округлившимися глазами. — Данилыч, ты ведь меня знаешь, впрягись за меня, а то мне тут сейчас налепят. Лохматка мне толком и не сказал ничего, обещал только, что переночевать пустят да еще и в кайф сделают, а что в кайф — я и не знал, пока с Носорогом не объяснился. А пошел потому, что надеялся улизнуть или старика на испуг взять — я, мол, указник, тронешь — в тюрягу засажу! Да он бы мне со страху еще и бабок отстегнул, если бы на лестнице не свалился.

— А отчего он свалился-то? Или его кто свалил? Ты сам-то, что, не видел? — Мужчина в очках бросил в бассейн окурок. — Коллеги, нас опередил некто, кого принято называть Скунсом. Тут, понимаешь, месяцами пасешь ублюдка, блюдешь закон, а ему что — он, с понтом под зонтом, киллер с большой буквы. Но кто ему эту падаль мог заказать, — я этого пока не понимаю! Кстати, что с этим гадом? Жить будет? Показания сможет дать?

— Первое — недолго, второе — исключено. — Данилыч по-хозяйски оглядывался. — Нам бы такие хоромы под приют… Похожие штуки наши ребята делали в Афгане. Не все, конечно, а только те, которых неизвестно откуда привозили и неизвестно куда увозили, — те, кого брали в армию из детдома или из дисбата. Они называли этот прием «спящая царевна»: человек, которого таким хитрым образом придушили, терял способность двигаться и говорить, хотя, по заключению экспертов, сохранял все остальные функции. Жила жертва неделю-две, и ничего нельзя было сделать, чтобы ее спасти. Такая вот изысканная казнь.

— Пропустите меня! — раздался встревоженный голос Бориса Следова, передвижениям которого, впрочем, никто и не препятствовал. Сам он, все еще наряженный бомжом, появился в проеме входной двери и быстрыми, неуклюжими шагами, словно щенок крупной собачьей породы, устремился к Олегу. — Брат мой! Извините меня, но я никому не позволю!..

Отец Серафим, как обычно, готовился к заутрене, когда вдруг почувствовал, что он в храме не один. Оглядевшись, он заметил стоящую возле дверей Марию. Девочка была крайне взволнована, и священник решил оторваться от молитвы. Он воспрял с колен и жестом подозвал ребенка.

— Что ж ты сегодня с исповеди убежала? — Отец Серафим положил руку на плечо подошедшему ребенку.