Марина Серова - Охота на ведьму

— Припаздываешь, мадемуазель! — Такими словами встретил меня Костя, едва я переступила порог пустого спортзала. Он сидел на низкой и длинной скамейке, уперев локти в колени, у стены с большими, до потолка, зарешеченными окнами. В небольшом помещении с дощатым полом, наполовину заложенным влажно блестевшими гимнастическими матами, пахло краской, мокрым дерматином и потом.

— Лукавишь, сэнсэй, — ответила я, — ждешь ты меня не долго.

— Ну да! — Он поднялся навстречу — прямой, с тенями под скулами, уставший после трех сегодняшних тренировок. Его серое кимоно с иероглифом на плече было жестким, как наждачная бумага. Ежик коротко стриженных волос успел просохнуть от пота. Константин, подчиняясь легкому нажиму моей ладони, склонил голову для поцелуя и сменил гнев на милость.

— Почему не долго? — осведомился, пожимая мне руки.

— Потому что здесь еще пахнет потом.

Он скривил в виноватой гримасе губы и, достав из-под скамьи длинную рейку с крючком на конце, толкнул ею через решетку узкую форточку — открыл доступ сырому весеннему воздуху.

— Что ты будешь делать, не удается мне тебя пристыдить! Так и будешь опаздывать до старости, мадемуазель!

— Дамы должны опаздывать, — ответила я, готовясь взорваться возмущением, — если хочешь знать, это признак хорошего тона. И не называй меня больше мадемуазель, — потребовала я категорично. — Не переношу этого слова!

Вскрикнув, без подготовки ударила его ладонью в солнечное сплетение и отскочила в стойку, готовая защищаться от атаки по любому уровню. Но Константин, будто сраженный принятым ударом, раскинув руки, мягко свалился навзничь, на маты и остался недвижим, вздрагивая от беззвучного смеха.

Не он, так я! И, широко шагнув, прыгнула вперед, целясь пятками в лежащее тело и готовая смягчить удар до «бархатного касания», если он продолжит валять дурака и дальше. Но передо мной лежал сэнсэй! Едва я оторвалась от пола, Константин перекатился на живот, с возмутительным спокойствием уйдя от атаки. Пятки пришлось втыкать в черный дерматин. А он, не теряя ни секунды после переворота, так же неторопливо махнул рукой, подбил меня под коленки и опрокинул, не успевшую как следует утвердиться на ногах, на маты. Мгновение — и вот он уже плотно сидит на моих бедрах, и запястьями я ощущаю крепкую хватку его пальцев.

— Давай, Танечка, разомнись сначала! — ласково предлагает он. Наклоняется и легонько касается губами моего носа.

— Давай! — соглашаюсь. Он выпрямляется, а я, оттолкнувшись подошвами от мата, слегка подбрасываю его, перемещая себе на живот, и бью согнутыми коленями в спину. Предугадав мои намерения еще раз, он с готовностью переворачивается через голову, вскакивает и оказывается лицом ко мне намного раньше, чем я успеваю подняться. Костя даже не снисходит до имитации атаки. Понятно и так — времени на мое уничтожение он имел более чем достаточно.

Плечо к плечу мы идем к скамейке — искупаться в холодном воздухе, пахнущем мокрым снегом.

Он внимательно смотрит на меня и произносит медленно:

— Мадемуазель.

Его шевельнувшиеся брови, наверное, повторяют движение моих, и лицо становится встревоженным и недовольным.

— Почему тебе так не нравится это обращение?

— Был недоброжелатель, — отвечаю неохотно, — который меня так называл. Дело прошлое, но вспоминать об этом тягостно.

Константин притягивает меня к себе, целует в щеку.

— Я сейчас ревновать начну.

— Бог в помощь! — смотрю на него с укором. — Хватит, а? — прошу, наблюдая за происходящей в нем переменой. — Змей он был преизрядный! — добавляю, передернув плечами.

Холодным все-таки воздухом из форточки тянет.

— Чуть не угробил меня змей этот.

— А как ты его называла? — не унимается Костя. — Месье?

— Джентльмен! — отвечаю. — Да что ты привязался-то! — В деланном возмущении отталкиваю его обеими руками. — Заканчивай, приятель! Не заставляй вспоминать несостоявшегося убийцу, а то настроение у меня испортится, и я постараюсь испортить твое, и тогда…

— И тогда мы поругаемся с тобой на вечные времена и будем дуться друг на друга до самого утра!

Ну, наконец-то! Таким он мне нравится больше.

— Привет драчунам! — раздается от двери, и в зал входит дядя Слава — седой как лунь, с крючковатым, сбитым на сторону носом дед. Со стуком опускает на пол ведро, полное воды, и салютует шваброй с болтающейся на ней тряпкой.