Марина Серова: Последний загул

— Куда же вы, Татьяна Александровна?

Горелова, как и при встрече, поднялась и шагнула ко мне.

— А… Мы с вами обо всем договорились, — нашлась я, выбитая из колеи известием Рогова. — Не так ли?

— Что поделаешь, — развела она руками. — Но у меня есть два условия.

Два так два, хорошо, что не десять.

— Я с Роговым не хочу и встречаться, пока вы не дадите гарантий, что этот… Ребров, так, кажется? — повернулась она к дочке и, получив подтверждение, продолжила: — Пока Ребров не потеряет интереса к нам с Валей. Как вы это обставите, я не хочу знать. Представляете, после похорон Валерия он замучил Валеньку звонками. Глумится, черт небритый! И, похоже, дело идет к тому, что скоро он начнет требовать с нас деньги! За свое молчание! О боже! Ребята из «Самшита» его до сих пор ищут, но все без толку.

Мне некогда было слушать ее охи, и, уже застегивая пояс, я потребовала:

— Второе условие?

— Бумаги, кассета, все, что относится к нам, должно к нам и вернуться.

— Ну, это только после того, как вы договоритесь с Роговым! — решительно воспротивилась я, и она согласилась.

А что ей еще оставалось? За одно избавление от Женьки мне уже следовало требовать с нее отдельную плату.

«На сей раз найти Никодима труда не составит», — так я думала, въезжая во двор, развороченный колесами тяжелой техники. Но, спустившись по знакомой лестнице в тот самый подвал, засомневалась, туда ли попала. Вместо тусклой желтой лампочки под потолком помещение было освещено голубоватым холодным светом люминесцентных ламп. В прошлый раз я и не заметила светильника, висевшего на стене, в углу, у самого входа. И дверь, которую открыл мне вчера босяк — Женька, помнится, назвал его человеком-могилой, — имела существенные отличия от той, что была на ее месте сейчас. Нет, она по-прежнему была обита по краям войлоком, и ручка на ней была самая что ни на есть простецкая, но сама ее створка оказалась выложена паркетными дощечками. Их красивый рисунок, не заметный при прежнем освещении, радовал глаз. А перед дверью на цементном полу лежал резиновый коврик, наполовину прикрытый влажной тряпкой.

Уже совсем собравшись постучать, я заметила кнопку звонка сбоку на косяке и, не усомнившись в его работоспособности, надавила на нее.

За дверью раздался нежный двухтональный сигнал и послышались торопливые тяжелые шаги.

Нет, все-таки босяк. И в прежнем обличье. А я не удивилась бы, предстань он сейчас передо мной если и не бритым, то хоть причесанным, в халате, домашних шлепанцах и с трубкой в зубах. Размечталась! Никодим, Аввакум и, как его еще Женька назвал, Абрам переменам подвластен не был.

— Никодим? — спросила я, как и в прошлый раз, нисколько не сомневаясь, что он меня узнал.

— Не-а, — ответил он и посторонился, давая мне дорогу.

В его полуподвальчике сегодня было чисто. Ни объедков на столе, ни вонючего мусорного ведра рядом не было. Матрас на полу аккуратно застелен темной пестрой накидкой, а бесчисленные хрустальные висюльки люстры разноцветно искрились.

— Женька у тебя? — спросила я, проходя в комнату.

— Какой еще Женька? — выпучился он на меня. — Нет здесь таких и не было никогда. Кого еще тебе надо?

— Мне нужен Ребро, — попытала я счастья по-другому.

— Ах, этот, — дошло до него, — этот здесь. Садись, я сейчас.

На что садись-то? На матрас, что ли? Ни одного стула. Ну да ваше дело предложить…

Вот сейчас во мне царила полная невозмутимость. Тишина и непредвзятость с большой буквы. Никаких эмоций. Поразительно!

«Он лучше всех играет блюз!» — ни к селу ни к городу вспомнилась строчка из песни.

«Зачем я здесь?» — спросила я себя, всматриваясь в грязное окно под низким потолком, и ответила, не задумываясь: «Для того, чтобы выставить джазмену счет за Андреевну. И заставить платить».

Именно это было для меня сейчас первостепенным. Потому что на мне вина лежала тоже, и немалая. Про собачку, видите ли, пошутила, про Матвея, забрехавшего в момент, когда Андреевна заглянула в ванную, где лежал мертвый Валерий.

С наркоманами шутить опасно. Чересчур они неуравновешенны. А этот, то ли вследствие неуемного темперамента, то ли от ненормального самомнения, еще и непредсказуем.

Ушли вчера они с Надеждой из квартиры Валерия, и бросился джазмен в деревню, — как ее? — в Шелоховку. Прямо на ночь глядя и махнул. Единственного свидетеля убивать — Андреевну. Показалось Ребру, что видела она его в доме. Господи, да если б и видела, то что с того? Дур-рак!