Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ

— Я ничего не знаю, — еле выдавила из себя Лизавета, упершись взглядом в пол.

— По нашим сведениям, вы готовили разбойное нападение на Государственный банк. Посягали на золотой запас Советской Рабоче-Крестьянской Республики. У кого вы получили такое задание? Что за человек у вас в банке? Отвечать! — снова хлопнул по столу старший следователь.

Лизавета молчала. Херувимов встал из-за стола и подошел к ней.

— Будешь молчать, белогвардейская шлюха?!

Он размахнулся для удара, и тут Лиза подняла на него глаза. В них было нечто такое, что бывший на-дворный советник вдруг почувствовал: бить не следует. В его мозгу даже пронеслось некое видение, вполне отчетливое, похожее на следующие одна за одной фотографические карточки: он ударяет ее, после чего эта арестантка молча набрасывается на него, выдавливает глаза и, повалив на пол, начинает душить. Вырваться он не может, вместо глаз темень и дикая боль. Охранники бьют ее прикладами, но она не отпускает и лишь сдавливает его шею сильнее и сильнее. Вот уже трудно дышать, вот…

Шумно сглотнув, следователь сделал шаг назад. О, как он ненавидит женщин! Всех, до единой. После того как они заразили его этой страшной болезнью, будь его воля, он всех их, без разбору, поставил бы к стенке. Или нет, он бы заразил их этим же ужасным недугом и стал бы наблюдать, как они гниют заживо…

Однако рука, занесенная для удара, опустилась сама собой. На освободившемся от волос совершенно лысом черепе с пожелтелой кожей выступила крупная испарина.

— Хорошо, — ядовито-ласково сказал Херувимов, возвращаясь к столу и убирая револьвер в карман. — Пошли, родная.

Они вышли из особняка: впереди охранник, потом Лизавета, потом второй охранник и следователь.

Они прошли в конец двора к кирпичной стене, отделяющей его от Лядского сада. У стены, бурой от кровяных пятен, толстым слоем лежала кирпичная крошка; сама стена была во множестве выщербин от пуль.

Лизавету поставили в шаге от стены, сами встали шагах в восьми от нее.

— Решением Чрезвычайной следственной комиссии в составе… — начал читать бумагу Херувимов, с болезненным любопытством поглядывая на Лизу.

Но и тут он просчитался. Должного эффекта страшные слова, заключенные в бумаге следователя, на арестантку, чего он никак не ожидал, абсолютно не произвели впечатления. Никак не отреагировала она и на заключительную фразу, громко и с пафосом произнесенную следователем:

— …Родионова Елизавета Петровна, русская, из дворянского сословия, признается виновной в контрреволюционной деятельности против Российской Федеративной Советской Социалистической Республики и приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу.

Всего этого Лиза просто не слышала. Уши, будто плотно заложенные ватой, пропускали только какой-то гул — мозг защищался и отказывался воспринимать происходящее. Она была вся как-то сама в себе, и даже глаза словно смотрели не на окружающее ее пространство, а будто внутрь нее, никак не воспринимая окружающее.

Нервничая и злясь, Херувимов что-то сказал охранникам и выхватил из кармана револьвер.

Клацнули винтовочные затворы.

— Пли, — коротко скомандовал бывший пристав и надворный советник.

Раздался нестройный залп. Затем еще один и еще. Хищно щерясь, палил из револьвера старший следователь Губернской ЧК Херувимов, вкладывая в выстрелы всю свою ненависть к женщинам, и в особенной мере к той, что так испоганила вместе со своим паскудным муженьком-вором всю его жизнь и стояла сейчас в восьми шагах от него. Пули, выбивая куски кирпича, впивались в стену сбоку и поверх головы Елизаветы, одна из которых ударила рикошетом в плечо, сорвав материю вместе с куском кожи.

— Хватит, — скомандовал Херувимов, вытирая пенную пленку с уголков губ.

Охранники, глядя на мертвенно-бледную женщину, гоготали во все горло. Хреновская, надо сказать, жизнь у солдата, да еще в такой дали от родных хуторов. А тут — такое развлечение, ну, прям, театр.

Шутка. Это была всего лишь шутка, часто применяемая следователями ЧК для того, чтобы сломать человека и выбить из него нужные показания. Часто это им удавалось…

— Ну, каково? — подошел Херувимов к непо-движно стоящей Лизавете. — Не описались?

Он потрогал низ ее живота.

— Гляди-ка, сухо, — обернулся он к охранникам, как бы призывая их порадоваться этому факту вместе с ним. А потом, приблизив свое обезображенное лицо вплотную к лицу Лизаветы, сказал, сипло и глухо: — Запомни, сука. Это был всего лишь пробный расстрел. А вот завтра будет настоящий. Я тебе это обещаю!