Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ

Когда агенты отнесли прочь свободного художника и вернулись, Херувимов, глядя на супружескую пару, довольно произнес:

— Следуйте за мной.

Родионов и его жена переглянулись и двинулись вслед за ним. По бокам их и сзади шли агенты господина надворного советника.

С их приходом в кабинете начальника станции сразу стало неуютно и тесно.

— У этого ничего нет, — доложил Херувимову один из тех плотных мужчин, что брали подручного медвежатника Мамая. — Будем отпускать?

— Ни в коем случае, — бросил тогда на него недовольный взгляд надворный советник. — Покуда мы будем производить досмотр вещей господина и госпожи Родионовых, он останется здесь. Господин Шакиров был с ними в Казани и, надо полагать, принимал участие в ограблении банка, совершенном господином Родионовым.

— О каком ограблении вы говорите? — сделал удивленные глаза вор. — Нельзя же так огульно и бездоказательно обвинять честных людей в не совершенных ими поступках. Это оскорбительно, в конце концов…

— А вот это мы сейчас проверим, — перебил его Херувимов и кивнул своим людям. — Приступайте.

Первыми были досмотрены дорожные чемоданы. Кроме белья и галантерейных вещиц госпожи Родионовой, в них ничего не оказалось. Нимало не расстроенный Херувимов попросил подать ему тогда кожаный саквояж Савелия Николаевича. Он увидел, нет, скорее почувствовал, как напряглась хорошенькая супруга Родионова. Надворный советник театрально улыбнулся и, не сводя глаз с медвежатника, медленно раскрыл саквояж. Потом Херувимов перевел взгляд на содержимое саквояжа, и улыбка сползла с его лица.

Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки о-де-колона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.

Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:

— А где?…

— Что где? — насмешливо спросил наглый вор. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — Он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то, простите, некомфортно себя в них чувствую. Хотя, надо признать, галстук для людей образованных и просвещенных есть вещь необходимая и обязательная. Но я, — Родионов развел в стороны руки, — люблю, чтобы мою шею ничего не стесняло…

«Удавку бы тебе на шею, чтобы так стеснила, абы вывалился язык», — подумал зло Херувимов, но, конечно, вслух не произнес. Настроение его упало — хуже не придумать. А ведь удача была так близко!

Удача… Херувимов ждал ее, надеялся на нее. И вот — все полетело в тартарары. Не будет триумфального доклада обер-полицмейстеру, после которого старик произнес бы долгожданные фразы: «А не засиделись ли вы, голубчик, в исправляющих обязанности? Пора, пора становиться вам полноценным полицмейстером. Сегодня же буду ходатайствовать перед генерал-губернатором об утверждении вас в сей должности. Вы ее более чем заслужили…»

Не будет и хвалебной статьи в «Губернских ведомостях», где ушлые газетчики картинно распишут его спасителем национальной реликвии.

Не будет завистливых поздравлений сослуживцев-приставов, на кои он станет снисходительно отвечать заранее приготовленной фразой:

— Ну что вы, господа, мне просто повезло несколько больше, чем вам.

Херувимов сник, плечи опустились. Он, словно обгоревшая свеча, оплыл и потерял первоначальные формы.

— Не смею вас больше задерживать, — глядя мимо Родионова, с трудом выдавил он из себя.

— И это все? — изобразил на своем лице крайнее удивление проклятый вор.

— А что вы еще хотите? — убито произнес Херувимов.

— Ну, хотя бы извиниться за причиненные нам неудобства, — заметил ему Родионов.

— Прошу прощения за причиненные вам с супругой неудобства, — деревянно выдавил надворный советник.

— Ну что вы, не стоит извинений, — благосклонно улыбнулся Родионов, не скрывая явной насмешки в голосе. — Мы понимаем, что у вас просто такая служба. Верно, дорогая?

— Конечно, — доброжелательно произнесла его не менее наглая супруга, — мы и не думали на вас сердиться.

— Благодарю вас, — из последних сил постарался быть вежливым Херувимов. — Вы можете быть свободны. И, пожалуйста, отпустите, — он обернулся к своим помощникам и кивнул в сторону Мамая, — этого… господина.

Уши надворного советника были красными, как спелые помидоры, а щеки просто горели огнем. Конфуз был совершенно неописуемым…

Старший следователь Казанской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем товарищ Херувимов поежился и почувствовал, как его щеки начинают гореть. Он потер их ладонями, однако они продолжали наливаться алым, а память настойчиво прокручивала картинки прошлого, как аппарат синематографического театра…