Михаил Демин - …И пять бутылок водки

Наташа успела спастись тогда, выехать с семьей на восток; Игорь же остался. Остался поневоле. Во время очередной бомбежки – в самый разгар эвакуации – отец его погиб. Мать занемогла, заболела и, в общем, пережила отца не намного. С приходом немцев Игорь остался один. Попал в сиротский приют. Но жить там не захотел, бежал. Был пойман и водворен обратно. Затем снова бежал. Добрался, наконец, до Киева и, обосновавшись там, какое-то время промышлял на базарах – нищенствовал, бедовал, ютился с беспризорниками в трущобах. Потом помаленьку подрос, возмужал; сошелся с жульем и начал работать серьезно. К концу войны он был уже весьма опытным вором, известным не только в Киеве, но и во многих других городах Украины. И тогда же – еще при немцах – успел он впервые познакомиться с тюрьмой… Его схватили в Днепропетровске, во время ночной облавы. Отправили в местный концлагерь, на земляные работы. Но пробыл он там, по счастью, всего лишь полгода и был освобожден с приходом советских войск.

Так началась грешная его, скитальческая жизнь. Вскоре он снова погорел и очутился в лагере – теперь уже в новом, советском. Порядка здесь было меньше, чем в немецком, а харчи – посытней. В этом, собственно, и заключалась вся разница между ними. В этом, да еще, пожалуй, в том, что уголовные преступления карались при немцах гораздо более жестоко. Оккупационные власти блатных не щадили – сажали без срока, загоняли в самые гиблые места. Отечественный уголовный кодекс был в ту пору куда гуманней. За карманную кражу давали, в принципе, всего лишь один год. За квартирный грабеж – от двух до трех лет заключения. На таком вот «квартирном деле» Игорь и завалился однажды. И по отбытии срока поспешил покинуть отчие места. Оставаться на Украине было опасно, да и скучно; хотелось побродить по свету, повидать иные, неизведанные края. Огромная, на тысячи верст, держава раскинулась перед ним – звала его, манила… Он уехал и несколько лет колесил по стране; изъездил всю Центральную Россию, побывал на Кавказе и в Средней Азии. И вот там, в Ташкенте, снова попал под арест. Однако кодекс к тому времени уже изменился. Вступил в действие новый правительственный указ – страшный сталинский указ, ознаменовавший собою начало нового послевоенного террора. В соответствии с ним, все срока увеличивались минимум вдвое. Игорь получил по суду восемь лет лагерей – и вскоре был отправлен по этапу на Дальний Восток; туда, откуда он как раз и возвращался ныне.

Некоторое время спустя, он уже стоял на вокзальном перроне. Ему повезло: в пути, в двух верстах от Полтавы, его нагнал порожний товарный состав… Теперь – на перроне – он думал о том, как поступить. Попасть отсюда в город можно было только через вокзальное здание. Однако идти туда не хотелось. Слишком уж рискованно было показываться на людях с краденым «темным» чемоданом в руках!

Он медленно пошел вдоль вокзала… И вдруг увидел окно ресторана.

Несмотря на поздний час, ресторан еще был открыт, залит светом. Силуэты людей маячили там, за стеклом. И в оранжевом, ярком свете, мгновенно распознал он профиль Наташи. Она сидела у самого окна, склонясь над столиком, подперев кулачком подбородок – о чем-то думала горько.

С минуту Игорь стоял у окна. Затем решительно шагнул к дверям ресторана.

Сразу же у входа помещалась вешалка; обитающий здесь человек с окладистой бородой, в белой форменной куртке, сказал строгим голосом:

– С вещами в зал – не велено.

– Знаю, – усмехнулся Игорь, – я как раз и хочу оставить чемодан у вас. Пусть постоит пока…

– Чемоданы не принимаем, – последовал ответ, – несите в камеру хранения. Она – вон там – за углом!

– Да я на минуту, – сказал нетерпеливо Игорь, – только загляну – и обратно… Ты уж, батя, выручи, ладно?

– Ну, если на минуту, – пробормотал, поскребывая бороду, гардеробщик. – Только чтоб – быстро!

– О чем разговор!

Игорь сунул чемодан в угол, под вешалку, – под прикрытие висящих там курток и плащей. Затем вошел в зал. Осмотрелся. Пригладил ладонью растрепанные волосы. И, медленно пробираясь меж столиков, направился к окну.

Она сидела все в той же позе. В кулачке ее – он только теперь заметил – был зажат влажный скомканный платок. Темные подтеки виднелись на тугих ее скулах. На краю столика – в пепельнице – тлела недокуренная папироска.

– Извините, – проговорил он негромко, – можно присесть?

Она пожала плечами. И ничего не ответила – потянулась за папиросой. Игорь придвинул к себе стул, уселся, сказал, разглядывая ее в упор: