Иван Козлов - Долги отдающий

— Бритвенное, маленькое. Сойдет?

Теперь я увидел говорившего. Голый блестящий череп, зеленоватые глаза, чуть выпяченная нижняя губа. Ему лет сорок пять, может, чуть больше. Пальцы на руках короткие, но крепкие. Ногти ухоженные, блестящие, как бы бесцветным лаком покрытые. Они будто чужие на мужицких пальцах. Пальцы эти сейчас прямо перед моими глазами обнимают бритвенный футляр, в крошечном зеркальном окошке которого я вижу то нос, то глаза, то губы — тонкие, как нарисованные, швы____ Швов много. Не лицо, а покрышка футбольного мяча. Неплохая покрышка.

— Ты не дрейфь, парень. Илья Сергеевич свое дело знает. В кино скоро сможешь сниматься, играть красавцев любовников. — Лысый рассмеялся добродушно, необидно и тем же тоном спросил: — У тебя, парень, телефон дома есть? Позвонить бы, сказать, что жив-здоров. Ведь сколько дней лежишь, родные небось на ушах стоят. Женат?

Я покачал головой и ответил на оба вопроса сразу:

— Некому звонить, — повторил: — Некому, — и прислушался к голосу. С ним что-то произошло. Это я еще днем заметил, когда врач заходил. У меня с рождения искривлена носовая перегородка, потому меня и в школе, и сейчас, на работе, звали Гнусавым. — Я в Москве живу сам по себе. — Господи, нормальный чистый голос!

— Ясно, студент, скорее всего. Так?

Мне ужасно хотелось говорить, но я промолчал. После одиннадцатого класса я хотел поступить в театральный, я о театрах много читал, выискивал все, что было напечатано о режиссерах и артистах, но когда пришел на вступительные экзамены… Когда пришел…

Никогда не забуду этого пухлого радостного мордоворота. Он стоял в толпе абитуриентов у входа в институт, осмотрел меня вылупленными глазками с головы до пят и сказал уже в спину, когда я поднимался по ступенькам: "Конечно, такого примут. Все роли идиотов его будут". И заржал. Хихикнул еще кто-то из девчонок, но остальные промолчали, буравя мою спину взглядами, кто жалостливыми, кто любопытными. Я научился чувствовать спиной взгляды.

На экзамены я не пошел. Слонялся часа три возле института, так, чтобы все время держать в поле зрения желтые огромные двери и мраморные ступени, поднимающиеся к ним. Потом, смешно вспоминать, как шпион, прикрываясь газетой, долго топал по улицам за мордоворотом. Все боялся, что он спустится в метро или запрыгнет в троллейбус. Но мордоворот, теперь уже с несчастными красными глазами, видно, не спешил домой, чтоб не огорчать родителей, а слонялся по скверу, ел бутерброды, пил пепси — я бы одурел от такого количества еды, а он все усаживался и усаживался за белые пластмассовые столики летних уличных кафе. Злость на него к вечеру уже было совсем прошла, и я почти дружелюбным тоном поинтересовался, догнав парня на зеленой, в подстриженных кустарниках, аллее:

— Ну и что, от ворот поворот?

Тот посмотрел на меня почти с ужасом. Животный страх был в его глазах. Значит, он соображал, гад, о чем говорил там, возле института. И я не сдержался. Я ударил его всего два раза: поддых и тут же — в челюсть. И все. Лежачих не бьют. А встанет он нескоро, за это можно было поручиться.

Топающие в нашем направлении два мужика быстро свернули и прошли прямо по газону на другую аллею. Любовная парочка вспорхнула с ближайшей скамейки и стала стремительно удаляться. Молодая мамаша с коляской замерла, настороженно вцепилась в меня глазами и двинулась с места, лишь когда я прошагал мимо. Я слушал, как дробно застучали ее каблучки по асфальту…

В общем, не был я студентом. Но говорить об этом соседу по палате не хотелось. Я прикрыл глаза. Желтая настольная лампа потухла.

Илья Сергеевич, о котором упомянул ночью мужик, и действительно оказался врачом. В чем я не разбираюсь, так это в медицине, и мне не совсем понятно, почему надо с трепетом в голосе говорить о том, что тридцатилетний эскулап одновременно и хирург, и косметолог, и терапевт. А сосед говорит об этом именно так: с восхищенным придыханием.

Я работаю в автосервисе. Я умею водить машины, с закрытыми глазами разберу и соберу любой двигатель, отрихтую кузов, закрашу на нем любую царапину так, что уже не найдешь ее. Потому мне кажется, что и врач, если он хороший врач, обязан делать все…

— Он — гений. — Федор Савельевич, так зовут моего однопалатника, сидит на кровати и драет надфилем ногти на ногах. Я уже свободно кручу головой, вижу это, и волосатые ноги с полированными ногтями вызывают во мне булькающий смех. Хорошо, что Федор Савельевич принимает его за кашель. — Это я точно тебе, парень, говорю: гений. У них, на Кавказе, медицина как в Китае: тысячи лет насчитывает. У Ильи Сергеевича и прадед, и дед, и отец врачевали. Прадед — тот еще в горах жил, в селении каком-то. Знахарством так славился, что царь разыскал его и перевел в Москву…