Андрис Колбергс - Трехдневный детектив

Этот дом заложил отец Людвига еще четверть века назад. Тогда мир только что начал приходить в себя после войны и частным застройщикам нарезали земельные участки не по нынешнему принципу — шесть соток и ни пяди сверх того. Тогда человек приглядывал подходящее место, столбил участок — вбивал по углам колышки с фанерками и писал на них химическим карандашом: «Калнынь», «Тяутис» или «Страпцукан». И дело было сделано. Почти что сделано, потому что все быстро оформлялось в исполнительном комитете — желающих получить надел почитай что не было. А здесь, километрах в двадцати от Риги, желающих не было вовсе: по тогдашним понятиям, Дони были так же далеко, как Тукум или Лигатне. Раньше, когда за надел приходилось платить звонкой монетой, люди, экономя на всем, копили серебряные латы, чтобы купить землицу, а как только стали давать бесплатно, никто не захотел брать: не хватало людям ощущения, что они владеют реальной ценностью. Да, о пятачках за ВЭФом еще стоило подумать: почва там жирная, чернозем. А кому нужен доньский белый песок? На нем ни картошка не вырастет, ни морковка, ни свекла, может, только спаржа пойдет, да и то если навоз станешь тачками возить. И как вообще до этих Доней добираться? В такую даль! Сперва шестым трамваем до конца — а шестой ходил тогда по одной колее и почти на каждой остановке сворачивал на запаску и дожидался, пока пройдет встречный, — а потом еще полтора часа пароходиком. Ну, да! Летом — пароходиком, а зимой? На лыжах? Нет уж! Благодарю покорно!

У Римши, Людвигова отца, был старый «Москвич», который в годы своей юности бегал в два раза медленнее, чем теперешние «Жигули». Зато по грязище он катил, как по нормальной проезжей дороге. Еще у Римши был сынишка. Сынишка день-деньской играл в «классы» на тротуаре или удирал от дворника, которому во что бы то ни стало надо было стирать эти нарисованные мелом клетки. Еще у Людвигова отца была болезненная жена и семейный огородик возле ипподрома, где он в свободное время занимался селекцией разных сортов яблонь, хотя окрестные мальчишки успевали обобрать все яблоки до того, как они созреют. Еще у него была удочка и поплавки, неприязнь к толчее и тяга к природе. Эта тяга тайно гнездится в большей части крестьян, которые, переехав на жительство в город, будто бы даже и попривыкли там и зарабатывают хорошо по сравнению со своими односельчанами. Все же он отправился в Дони словно шутки ради — чертовски далеко! Но ведь может человек позволить себе хоть одну экскурсию? В гофрированную коробку от противогаза он насыпал мыльный камень, в надежде выменять на него сала или яиц, и поехал.

От шоссе ответвлялась едва приметная, паршивая дорога. На редкость паршивая. Песок и еловые корни.

Позже отец Людвига узнал, что автомобили никогда еще по ней не ездили, и вела она к дальнему хутору, где обитало двое одиноких стариков. Единственным их транспортом была лошадь. Если налетал восточный ветер, то гулкими вечерами можно было услыхать ржание, и поэтому Людвигов отец так описывал своим коллегам место нахождения своего будущего дома:

— Ближайшие соседи на расстоянии ржания.

Дорога была такая паршивая, что он давно бы погнал «Москвич» обратно в город, да только развернуться негде было. Он проехал с километр, когда лес внезапно кончился и автомобиль выкатил на лужок у озера.

Светлое, с белопесчаным дном лежало перед ним Белое озеро. И синее, синее небо, а на нем ни одного щупальца дыма. Мальчик подбежал к самой воде и принялся собирать ракушки, намытые волной на берег.

— Искупаться надо бы, — сказал отец, глядя на озеро.

Подальше от берега темнели заросли тростника, высохшие головки терлись друг о друга. В оконцах среди зарослей у самой поверхности воды играли красноперки, закручивая хвостами маленькие водовороты

Он снял рубашку, брюки, скинул сандалеты, потом, минутку подумав, бросил на траву плавки и голышом вошел в озеро. Погрузив лицо в воду, он открыл глаза. Водоросли возвышались, как небоскребы, а между ними висел угрюмый ерш, вращая круглыми, хитрыми глазами. Передние плавники его медленно шевелились.

Была бы лодка, поставил бы перемет на угрей, подумал он. И ему представилось раннее утро… Солнце еще не взошло, и над озером перекатываются алые клубки тумана, а он проверяет перемет. Он слышит, как окуни бьют по бечевке, видит у самой поверхности воды белое брюхо угря, в отчаянье выписывающего восьмерки, видит лещей, висящих, как поплавки, и попавшего на крючок упрямого линя, засунувшего голову в ил.