Юлия Латынина - Стальной король

Глаза Чаганина вдруг молодо взблеснули, и Черяга понял, что этого человека еще рано записывать в пассив.

— Так зачем же вы пожаловали ко мне, молодой человек?

— Спросить, кто говорит правду — мэр или Извольский.

— Да тут и спрашивать нечего, — заявил бывший секретарь горкома. — Сляб сам бандит! Он знаете кого поставил мэром Ахтарска? Своего зама и поставил, фальсифицировал выборы и мне угрожал, чтобы я снял кандидатуру…

— Да будет! — досадливо отмахнулся бывший генеральный, — ты шесть процентов собрал, кому ты нужен был — угрожать?

И замолчал.

— Петр Евграфович, — осторожно сказал Черяга, — если Извольский стрелял в пикет, то он же ведь не сам это делал? Значит, у него должны быть прочные связи в этих кругах? Вот когда вас убрали с поста генерального — вам угрожали?

— Да ему… — вскинулся было опять бывший секретарь горкома.

— Помолчи!

В комнате наступила тишина. Было слышно, как за стенкой, на кухне играет радио и скворчит поспевающая к ужину картошка. Чаганин мелкими стариковскими глоточками пил чай.

— Нет, мне не угрожали, — сказал Чаганин, — то есть звонки и все прочее было, но, по правде говоря, я сам парочку таких звонков организовалИзвольскому. Слава человек чистый, без криминала. Никто за ним никогда не стоял, и с бандитами он связываться не хотел. И зачем ему, скажите на милость, бандиты, если все гаишники в городе ездят на машинах, подаренных комбинатом, и прокуратуру за счет АМК отремонтировали?

Чаганин помолчал и снова отхлебнул чаю.

— Вы про историю с Никишиным слыхали? — спросил он.

— Это которого воры губернатором хотели сделать?

— Ну да. Ведь это Слава его вылил в канализацию. Очень качественно и навсегда. Согласитесь, после этого ему с ворами как-то не с руки было дружить, а?

Черяга промолчал.

— Есть у нас один человек по кличке Премьер, — сказал бывший директор, негласный хозяин группы фирм «Доверие». Он поставлен от воров над городом и комбинату он несколько раз помогал, когда надо было выбивать долги за тридевять земель. Еще при мне помогал. Когда меня с комбината попросили, Премьер мне предлагал помощь. Мол, давай возьмем Сляба, посадим на цепь и будем держать до тех пор, пока он не подпишет бумажку о том, что половину этой своей фирмочки он продал.

Только вот такой интересный момент — продать эту долю Извольский должен был не мне, а Премьеру.

— То есть Премьер хотел воспользоваться раздором на комбинате, чтобы заполучить его для себя? — уточнил Черяга.

— Ну, для себя или для братвы, я не разбирался, — сказал бывший генеральный, — а только Премьер уже тогда был человек серьезный и отомстить я Славе мог по полной программе. Но вы знаете, я старый человек, и я, наверное, воспитан в дурных социалистических принципах и прочей отжившей дряни — но мне как-то жутко показалось, что пятый по величине в мире металлургический комбинат будет работать на общак. В общем, я отказался.

— А Извольский? Он об этом знает?

— Я ему об этом рассказал.

— И какие у него были после этого отношения с Премьером?

— Нормальные. Премьер ему поклялся, что ничего такого не было, и что это я придумал для того, чтобы разжалобить Славу. Мол, мне от его жалости лишняя копейка перепадет.

— И Извольский ему поверил?

— Поверил не поверил, а деньги на милицию стал давать. Он, Премьер, и потом на Славу работал, но дальше приемной Слава его не пускал. Так, заместо собачки держал: туфли там принести или долг просроченный выбить. И если бы Премьер захотел что-нибудь учудить, — то вот он городской прокурор и прочие выкормыши, которые у завода клянчут подачки, и пришлось бы Премьеру лицезреть небо в квадратик.

— А почему вы в прошедшем времени говорите?

— А потому что вхожу я три дня назад в кабинет Славы, и сидит там Премьер и ноги на столе держит. И я спрашиваю: «В чем дело?», и Слава мне рассказывает длинную историю о том, как на Октябрьской железной дороге местное начальство арестовало вагон с оцинкованным рулоном за неуплату долга дороге, и как Премьер будет с этим разбираться.

— И?

— Он меня совсем уже за дурака держит, — с обидой сказал бывший генеральный, — было это дело с Октябрьской дорогой и разобрались с ним за неделю до этого. По телефону и вполне культурно, Славик даже матюгнулся не больше пяти раз.

— И о чем же говорили Извольский с Премьером, если не о дороге и не о стали? Старый гендиректор развел руками.

— Делайте выводы сами, — сказал он.

— Премьеру — лет тридцать, волосы цвета соломы, походка борца и кожа плохо загорает? Гендиректор кивнул.