Фредерик Дар - С моей-то рожей

Я писал с большим подъемом и вдохновением. Сюжеты роились в моей голове, мне оставалось лишь облачить их в подходящую форму. Рожденные мной статьи Эмма перепечатывала на машинке, с удовольствием играя роль моей помощницы. Всей душой я радовался тому, что мы с ней образуем творческую группу, в которой я являюсь направляющей силой, что, наконец, завершились мои одинокие блуждания по миру. Когда она отправлялась в редакцию, я принимался за домашние дела. Если раньше я почитал ниже своего достоинства сварить яйцо или развести огонь в печи, то теперь я с радостью готовил несложные блюда, натирал полы в ее отсутствие... Новое положение все больше и больше увлекало Эмму. Она постепенно приобретала в газете определенный вес и была вынуждена много времени проводить в редакции, присутствовать на заседаниях у директора или посещать приемы.

Поначалу я тосковал, разлучаясь с ней по вечерам, но постепенно привык и даже стал находить определенную прелесть в ожидании любимой женщины. Все это придавало нашей любви дополнительную таинственность. К ее возвращению в доме царил идеальный порядок. И каждый раз она награждала меня полным восторга взглядом, который с лихвой окупал все мои усилия.

В один из вечеров Эмма вернулась домой раньше обычного. Она выглядела слегка озабоченной. Я не на шутку забеспокоился.

– Неприятности, Эмма?

– Не совсем, но я в полной растерянности, Жеф!

– Что случилось?

– Сегодня вечером я должна уйти...

Она казалась грустной. Впервые ее лицо выглядело слегка увядшим, под лихорадочно блестевшими глазами пролегли круги.

– Куда ты собираешься?

– Честное слово, у меня нет ни малейшего желания, но каждую неделю редакция устраивает вечеринки для сотрудников. До сих пор я отказывалась под предлогом траура. Но сегодня главный редактор особенно настаивал, уверяя, что мой отказ оскорбляет коллег. Пришлось принять приглашение...

Она с плачем бросилась мне на шею.

– Я не хочу туда идти!

– В таком случае, оставайся дома!

– Но я же дала обещание! Теперь уже поздно идти на попятную...

Эмма являла собой пример чисто женской непоследовательности. Она плакала из-за необходимости тащиться куда-то на ночь глядя, но ее возмущало мое предложение остаться дома.

– В таком случае, поступай как знаешь, я не буду досаждать тебе советами!

Эмма промокнула глаза огромным, как салфетка, носовым платком, а затем поднялась к себе, чтобы переодеться. Когда она спустилась, я ахнул от изумления. Передо мной стояла молодая, уверенная в себе женщина, не имеющая ничего общего с порывистой девочкой, к которой я привык. В изысканном вечернем платье, с накинутой на плечи норковой накидкой она выглядела очень элегантно. Вечерний макияж и новая прическа изменили ее до неузнаваемости. Я не мог отвести от нее глаз.

– Ты удивительно прекрасна, Эмма!

В ответ она притворно-недоверчиво пожала плечами – жест девушки, удостоенной комплимента.

– А ты чем займешься в мое отсутствие, бедняжка?

– Буду ждать тебя, черт побери!

– Обещай мне, что поужинаешь!

– Ну конечно.

– Знаю я тебя, погрызешь немного сыра на кухне, и все. Я хочу, чтобы ты приготовил себе ужин, Жеф!

– Хорошо, я накрою себе стол, как в ресторане.

Она поцеловала меня и вышла из дома в темный холодный вечер. Выпавший утром снег растаял, его грязно-белые следы виднелись лишь на крышах домов да на верхушках каштанов. Эмма села в машину и уехала. Мне почудилось, что на мир опустилась великая печаль. Мое сердце ледяной рукой вновь сдавило жестокое, беспощадное одиночество. Дом стал выглядеть враждебно, огонь в камине перестал быть огнем радости.

Я отправился на кухню, чтобы немного поесть, как обещал, но кусок не лез в горло. После "трапезы" я включил телевизор, поскольку к завтрашнему дню предстояло написать "нашу" телекритику. Передача, посвященная цирковому представлению, была сделана очень удачно, но мне не доставляли ни малейшего удовольствия выкрутасы акробатов, жонглеров и иллюзионистов. Я равнодушно взирал на голубей, вылетавших из рукавов, задыхаясь перед экраном телевизора, словно меня заперли в темной тюремной камере, единственным выходом из которой был мерцающий прямоугольник. Не в силах более выносить замкнутого пространства, я выключил телевизор и решил выйти на улицу. Через стеклянную дверь, ведущую на веранду, виднелось свинцовое небо, набухшее от готового обрушиться на город снега. Сделав над собой усилие, я шагнул в тоскливую зимнюю ночь.