Фридрих Дюрренматт: Судья и его палач

– Это только случайность, – сказал Берлах, и они спустились в Тванн.

Молодое тваннское вино, видимо, не пошло Берлаху на пользу – на следующее утро он заявил, что его всю ночь рвало.

Лутц, встретивший комиссара на лестнице, серьезно забеспокоился по поводу его здоровья и посоветовал ему обратиться к врачу.

– Ладно, ладно, – проворчал Берлах и сказал, что врачей он любит еще меньше, чем современную научную криминалистику.

В кабинете ему стало лучше. Он уселся за письменный стол и вынул папку покойного.

Берлах все еще был погружен в чтение бумаг, когда в десять часов к нему явился Чанц, который накануне поздно ночью возвратился из отпуска.

Берлах вздрогнул – в первый момент ему показалось, что к нему пришел мертвый Шмид. На Чанце было такое же пальто, какое носил Шмид, и такая же фетровая шляпа. Только лицо было иное – добродушное и полное.

– Хорошо, что вы здесь, Чанц, – сказал Берлах. – Нам нужно обсудить дело Шмида. Вы должны в основном взять его на себя, я не совсем здоров.

– Да, – ответил Чанц, – я уже знаю об этом. Чанц сел, придвинув стул к письменному столу Берлаха, на который положил левую руку. На письменном столе лежала раскрытая папка Шмида. Берлах откинулся в кресле.

– Вам я могу признаться, – начал он. – От Константинополя до Берна я повидал тысячи полицейских, хороших и плохих. Многие из них были не лучше того бедного сброда, которым мы заселяем всякие тюрьмы, лишь случайно они оказывались по другую сторону закона. Но к Шмиду это не относится, он был самым одаренным. Он мог всех нас заткнуть за пояс. У него была ясная голова, он знал, чего хотел, и молчал о том, что знал, чтобы говорить лишь тогда, когда нужно. Нам надо брать пример с него, Чанц, он был выше нас.

Чанц медленно повернул голову к Берлаху – он все время смотрел в окно-и сказал:

– Возможно.

Берлах видел, что тот не убежден в этом.

– Мы мало знаем о его смерти, – продолжал комиссар. – Вот пуля, и это все.

– С этими словами он положил на стол пулю, найденную им в Тванне.

Чанц взял ее и стал разглядывать.

– Она от армейского пистолета, – сказал он, вернув пулю.

Берлах захлопнул папку на своем столе.

– Прежде всего нам неизвестно, что нужно было Шмиду в Тванне или Ламлингене. У Бильского озера он находился не по служебным делам, иначе я знал бы о поездке. Мы не знаем ни одного мотива, хоть сколько-нибудь объясняющего его поездку.

Чанц слушал слова Берлаха невнимательно, он положил ногу на ногу и сказал:

– Нам только известно, как Шмид был убит.

– Откуда вам это известно? – не без удивления спросил комиссар после паузы.

– В машине Шмида руль слева, и вы нашли пулю с левой стороны дороги, если смотреть из машины; кроме того, в Тванне всю ночь слышали работу мотора.

Убийца остановил Шмида, когда он из Ламбуэна ехал в Тванн. По-видимому, он знал убийцу, иначе он не остановил бы машину. Шмид открыл правую дверцу, чтобы впустить убийцу, и снова сел за руль. В этот момент он был убит. Шмид понятия не имел о намерениях человека, который его убил.

Берлах продумал все это и сказал:

– Теперь я хочу закурить еще одну сигару. – Закурив, он продолжал: – Вы правы, Чанц, очень возможно, так и происходило дело между Шмидом и его убийцей, хочу вам верить. Но это все еще не объясняет, что Шмид делал на дороге, из Тванна в Ламлинген.

Чанц напомнил комиссару, что под пальто на Шмиде был фрак.

– Этого я даже не знал, – сказал Берлах.

– А разве вы не видели убитого?

– Нет, я не люблю покойников.

– Но это было указано и в протоколе.

– Протоколы я люблю еще меньше.

Чанц молчал.

Берлах же констатировал:

– Это еще больше осложняет дело. Что делал Шмид во фраке в Тваннбахском ущелье?

– Может быть, это как раз упрощает дело, – ответил Чанц, – в районе Ламбуэна наверняка живет немного людей, устраивающих приемы, на которые нужно являться во фраке.

Он вытащил маленький карманный календарь и пояснил, что это календарь Шмида.

– Я знаю его, – кивнул Берлах, – там нет ничего важного. Чанц возразил:

– Шмид отметил среду, второго ноября, буквой «Г». В этот день около полуночи он был убит, – так считает судебный врач. Еще одним «Г» помечена среда двадцать шестого, затем вторник, восемнадцатого октября.

– «Г» может обозначать все, что угодно, – сказал Берлах, – женское имя или еще что-нибудь.

– Вряд ли это женское имя, – возразил Чанц. – Девушку Шмида звали Анной, а Шмид отличался постоянством.