Фридрих Дюрренматт: Судья и его палач

В то же утро Берлах, еще раз переговорив по телефону с Билем, отправился на Бантингерштрассе к семье Шенлер, где квартировал Шмид. Старый город и мост Нюдекбрюке Берлах по своему обыкновению прошел пешком, ибо Берн был, по его мнению, слишком маленьким городом для «трамвая и тому подобного».

Крутую лестницу он одолел с некоторым трудом – ему было уже за шестьдесят, и в такие моменты они давали о себе знать. Но вскоре он оказался уже перед домом Шенлеров и позвонил.

Госпожа Шенлер сама отворила ему дверь. Это была маленькая толстенькая, не лишенная достоинства дама, которая сразу же впустила Берлаха, которого знала.

– Шмид должен был ночью уехать в командировку, – сказал Берлах. – Он должен был уехать неожиданно и попросил меня кое-что послать ему вслед. Проводите меня, пожалуйста, в его комнату, фрау Шенлер.

Госпожа Шенлер кивнула, и они пошли по коридору мимо большой картины в тяжелой золоченой раме. Берлах взглянул на картину – это был Остров мертвых.

– А куда поехал господин Шмид? – спросила толстая дама, открывая дверь в комнату.

– За границу, – ответил Берлах, разглядывая потолок.

Комната была расположена на уровне земли, и через садовую калитку был виден маленький парк со старыми коричневыми елями, по всей видимости больными – почва под ними была густо усыпана хвоей. Комната эта была, наверное, лучшей в доме.

Берлах подошел к письменному столу и снова огляделся. На диване лежал галстук убитого.

– Господин Шмид, конечно, в тропиках, не так ли, господин Берлах? – с любопытством спросила фрау Шенлер. Берлах немножко испугался.

– Нет, он не в тропиках. Он скорее в горах. Фрау Шенлер вытаращила глаза и всплеснула руками.

– Господи, на Гималаях?

– Нечто в этом роде, – сказал Берлах. – Вы почти угадали.

Он раскрыл папку, лежавшую на письменном столе, и сразу же сунул ее под мышку.

– Вы нашли то, что должны послать господину Шмиду?

– Да, нашел.

Он еще раз огляделся, стараясь не смотреть на галстук.

– Это лучший жилец, которого мы когда-либо имели. И никогда никаких историй с женщинами, – заверила его фрау Шенлер.

Берлах направился к двери.

– Время от времени я буду присылать служащего или заходить сам. У Шмида здесь есть еще важные документы, и они могут нам понадобиться.

– А я получу от господина Шмида открытку из-за границы? – поинтересовалась фрау Шенлер. – Мой сын собирает марки.

Берлах наморщил лоб, задумчиво посмотрел на фрау Шенлер и с сожалением ответил:

– Вряд ли. Из таких служебных командировок обычно не посылают открыток. Это запрещено.

Тут фрау Шенлер снова всплеснула руками и разочарованно воскликнула:

– И чего только полиция не запрещает! Берлах повернулся и вышел. Он был рад выбраться из этого дома.

Погруженный в глубокое раздумье, он против своего обыкновения обедал не в Шмидштубе, а в ресторане «Дю Театр». При этом он листал и внимательно просматривал бумаги в папке, взятой в комнате Шмида, и после короткой прогулки по Бундесштрассе к двум часам вернулся в свою контору, где его ожидало известие, что мертвый Шмид прибыл из Биля. Но от визита к своему бывшему подчиненному он отказался, ибо не любил покойников и потому чаще всего не тревожил их. Он охотно отказался бы и от визита к Лутцу, но тут уж поделать ничего не мог. Он тщательно запер папку Шмида в своем письменном столе, не пролистав ее вторично, закурил сигару и пошел в кабинет Лутца, отлично зная, что того всякий раз раздражает вольность, которую позволяет себе старик, куря сигару. Только один раз, много лет назад, Лутц позволил себе сделать замечание, но Берлах лишь презрительно отмахнулся и сказал, что, кроме всего прочего, он десять лет состоял на турецкой службе и всегда курил в кабинетах своих начальников в Константинополе, – эта ссылка была тем более весомой, что проверить ее было невозможно:

Доктор Луциус Лутц встретил его раздраженно, так как, по его мнению, еще ничего не было предпринято, и указал на мягкое кресло около письменного стола.

– Еще ничего не слышно из Биля? – осведомился Берлах.

– Пока ничего, – ответил Лутц.

– Странно, – сказал Берлах, – они ведь работают как одержимые.

Берлах сел и мельком взглянул на развешанные по стенам картины Траффелета, цветные рисунки пером, на которых солдаты, то с генералом во главе. то без генерала, маршировали под большим развевающимся знаменем справа налево или слева направо.

– Опять мы с новой, все возрастающей тревогой убеждаемся, – начал Лутц, – что в нашей стране криминалистика еще не вылезла из пеленок. Видит бог, я ко многому привык в кантоне, но те действия, которые предпринимаются по отношению к убитому лейтенанту полиции и, по-видимому, считаются вполне естественными, бросают такой страшный свет на профессиональные способности нашей сельской полиции, что я просто потрясен.