Олег Кузнецов - Дальний поиск

В своём безумии — охота на человека и не может быть не безумием, — Захар с неестественным хладнокровием отнёсся к препятствиям и трудностям, которые могли ему помешать. Как будет, так и будет.

Он шёл если и таясь, то таясь скорей машинально, не спешил и не слишком внимательно посматривал на примятую, едва только выстрельнувшую из земли траву, дугу каблука на мягком грунте, потревоженные и не нашедшие своего прежнего места ветки. Маленькая птичка, звонко затренькав, на минутку отвлекла его; бездумно, на ходу, оглянувшись на неё, он затем не нашёл ни одного оставленного директором следа, но ничуть не обеспокоился этим: знал, идёт туда, куда надо. Ему запомнилась точка, где ещё зимой заставал Белова.

Но не знал Щапов, что Белов, сообразуясь со своими научными целями, постарается вдруг сделать свой путь бесследным. Не знал он и того, что Георгий Андреевич перед самой весной построил скрадок в кроне старого дуба. Не подозревал преследователь, что смотреть ему надо по верхам. Впрочем, если бы он и догадался поднять голову, заметить затаившегося в гуще ветвей человека было бы все равно очень трудно.

На поросшей кедровым стлаником хребтине невысокого отрога Щапов немного задержался. Перед ним открылся вид, не похожий на скучноватую, по большей части хвойную тайгу, оставшуюся позади. Природа, словно бы с единственной целью — поразить человека, мгновенно скинула скромную маску и показала лик необычайной красоты и причудливости. Лиственные леса, ещё не зазеленевшие в полную силу, бугрились по склонам неподвижными волнами. Речка внизу казалась, наоборот, плоской, в ней чудилась острота лезвия, блистающая твёрдость не подвластного ржавчине металла. Она как бы подсекала Краснухинский мыс — громадное скальное обнажение, несомненный центр всей этой местности.

Татьяна убрала в доме, умылась холодной водой. Пока была занята, казалось, что утекающее время уносит её всё дальше и дальше от Захара, от страшного подозрения, от тех двоих, уехавших на мотоцикле. Но как только остановилась, с ужасом поняла, что беда вот она, рядом, что ей — даже если её не тронет правосудие — никогда не уйти от гнетущей непрощенности. Она заметалась, не представляя себе, что же всё-таки можно сделать.

Напрашивалось самое простое решение: сказать, coобщить, поднять людей на помощь Георгию Андреевичу. Но в том-то и дело, что в Тернове, как нарочно, не оказалось ни одного способного на решительные действия мужчины. Митюхин второй день возил лес, выделенный лесхозом для постройки кордона на северной окраине заповедника. Огадаев по случаю субботы укатил в Ваулово за школьниками. Никита Хлопотин был на охранном маршруте. Одноногий Силантьев, которого Георгий Андреевич, махнув рукой на правила, взял-таки на службу, и тот ездил где-то на старом мерине, старался оправдать доверие. Оставались почти не слезавшие с печей деды, старухи и пожилые женщины. Ну, ещё Агния, девчонка.

Татьяна опомнилась на середине улицы: «Куда это я?!» Она и не заметила, как сбежала с крыльца, как сделала несколько торопливых, целенаправленных шагов. Не было её, цели-то, не было! Постояла, не решаясь повернуть назад, и уж просто для того, чтобы хоть куда-то себя деть, скрыться, направилась к избёнке старой Матвеевны.

— И что ты все нынче шустришь, шустришь, ни к какому углу не пристанешь? — обрадованно засуетилась старуха. — А мы чаю, Тань, чаю! Самовар-то о-он уж шумит, голубчик.

Баранки и пряники на столе, конфеты в бумажных обёртках, самовар в неурочный час — всё говорило о том, что Матвеевна была при деньгах: недавно ей вышла пенсия за сына, причём ей выплатили сумму за весь срок, с самого сорок третьего. Между прочим, постарался Георгий Андреевич: съездил в райсобес, отыскал какие-то затерявшиеся документы, кому-то что-то доказал, и вот, пожалуйста, Матвеевну хоть в богатые невесты зачисляй.

— Ты сама не шустри. Отстань, не до чаю мне, — сказала Татьяна. Она хмуро посматривала на старуху (которая тоже с вопросительной хитрецой постреливала на неё глазами) и думала, что сейчас, наверное, не удержится, все выложит Матвеевне: и про золотишко, и про Захара, которого втайне три месяца кормила и поила и который ушёл теперь убивать Георгия Андреевича. Но много ли проку в глупой старухе!…

— Пойду…

— Вот те и на! Зашла, называется!

На улице Татьяна столкнулась с вдовой Савелкиной, которая опять спешила на другой край Тернова.

«Разве что этой сказать? Небось хоть что-то будет — боевая…» Но Савелкина, не задерживаясь, пожаловалась тоном, таким, пожалуй, впору огрызнуться: