Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство

Иногда Кира спрашивала себя: «Как же я все это перенесла? Почему я не сошла с ума, не умерла от тоски и отчаяния?» Двигалась, работала, ела, пила, спала — жила, если, конечно, можно назвать все это жизнью: подъем в пять, кусок хлеба, кипяток, в шесть на работу — до восьми вечера, с перерывом в полчаса, чтобы проглотить пол-литра скверно пахнущей баланды и две ложки картофельного пюре без масла, или тушеной капусты, или брюквы; в девять отбой и беспокойный сон на грязных нарах… Случались дни с небольшими искорками, проблесками веселья, даже счастья, если удавалось причинить пусть хоть небольшую неприятность немцам.

И Кира жила, как жили рядом с ней в Эссене, во Франкфурте-на-Майне, в Гамбурге, в Берлине сотни и тысячи таких же обездоленных, в прошлом счастливых женщин и девушек, угнанных в Германию.

Жизнь Киры, наверное, была бы еще горше, мучительнее, если бы она знала, что в кошмарное первое утро войны она в восемь часов была совсем рядом с мужем и только роковая случайность помешала им встретиться. Оставив Сережу, как она думала, на несколько минут, в грузовике с посторонними людьми, Кира бросилась к своему дому написать мужу записку, что она с сыном уехала, и не на поезде, а на машине.

Когда она подбежала к дому, он уже пылал. Из окон третьего этажа, где находилась их квартира, шел густой коричневый дым, иногда прорывалось пламя. Пожар никто не тушил, лишь дворничиха, пожилая худая женщина, бегала с пустым ведром и что-то кричала.

Не думая больше о доме, Кира побежала обратно на площадь, к оставленному в грузовике Сереже. Грузовика на месте не оказалось, валялся лишь чей-то большой, перетянутый ремнем черный чемодан — видно, упал с машины.

Кира сначала даже обрадовалась: «Слава богу, уехал!» Затем она поняла, что Сережа уехал без нее, с незнакомыми людьми, и ее охватило ощущение такой страшной беды, что она не выдержала и заплакала.

Потом она вспомнила, что у нее есть билеты на поезд. И помчалась на вокзал, предположив, что Орлов обязательно станет разыскивать их на вокзале.

Кира бежала по путям.

В этот момент Орлов выходил из здания вокзала.

Кира влетела в вокзал и услышала:

— Воздушная тревога!

Она выбежала на площадь и прижалась к табачному ларьку, находившемуся в трех шагах от павильона автобусной станции, где в это время вместе с московскими актерами был Орлов.

Как только налет кончился, Кира понеслась к центру города — она не могла стоять на месте: «Надо искать Алешу! Надо найти Алешу!»

Кира завернула за угол. Орлов в это время, попрощавшись с актерами, шел по площади.

Если бы Кира знала все это, она бы, наверное, сошла с ума от страшной, невероятной несправедливости.

Неподалеку от старинного костела Кира увидела первый труп. Она с ужасом узнала молодую женщину — врача Елизавету Степановну. Вчера Елизавета Степановна со своим мужем, инженером табачной фабрики, была на концерте, сидела в одном ряду с Орловыми и шутя жаловалась на маленькую дочку: «Вы понимаете, суп не любит, молоко не любит, любит только зефир».

Над раздробленной головой Елизаветы Степановны крутились и плясали зеленые мухи.

Кире стало страшно, невероятно страшно, к горлу подкатил тугой, горький комок, ей показалось, что ее сейчас стошнит. Она успела подумать: «Ай, как нехорошо!» — и вбежала в чужой, залитый ослепительно ярким солнечным светом двор… На месте здания штаба полка, где служил Орлов, были развалины.

Через пятнадцать дней после занятия немцами Гродно Киру вместе с другими женщинами и девушками, захваченными при облаве, увезли в Германию. Длинный товарный вагон так обильно полили дезинфекционной вонючей жидкостью, что люди задыхались, и одна из девушек — Варя, несмотря на строжайший запрет охраны, подтягивалась, опираясь на плечи подруг, и открывала железный щит окна.

Поезд замедлил ход. Варя привычно и ловко подтянулась.

— На всю жизнь надышалась этой вони! А закрыть надо, вдруг станция.

Потом она крикнула:

— Это не станция!

И высунула голову из окна.

Выстрела никто не слышал.

Варя рухнула на пол — пуля попала ей в висок.

В незакрытом окне замелькали фермы моста.

Никто не плакал, просто все замолчали. Кира гладила и гладила руку Вари — теплая, мягкая, она становилась все холоднее и холоднее.

На остановке женщины стучали в дверь до тех пор, пока ее не открыли.

— Почем вы кричать? — спросил пожилой немец.

Увидев мертвую, он жалостливо поцокал языком.

— Убирайт! — и ткнул пальцем в Киру и еще двух женщин.