Виктор Пронин - Королевский удар

– Теперь о нем самом, – сказал Зайцев. – Хотя все это кажется мне высосанным из пальца…

Ты его взял? Взял. Клей, химчистка и желание уехать – подтвердилось? Подтвердилось. Знаешь, в чем твоя слабость, Зайцев? Это не только твоя беда, это наша общая беда. Ты замечаешь лишь что-то очень реальное, вроде отпечатков пальцев, потеков крови, раскроенной головы, а вещи более тонкие кажутся тебе ненадежными и двусмысленными. Мы вообще привыкли откликаться только на нечто зримое, грубое, весомое. Если нас матом пошлют – понимаем. Если нас не узнали на улице – считаем это случайностью. Если нам скажут, что у девушки обалденные коленки, нам это доступно, мы это принимаем. Но если скажут, что коленки у нее как антоновские яблоки, – мы недоверчиво улыбнемся, вот точь-в-точь как ты сейчас. Грубые мы, Зайцев, невежественные и заскорузлые. Ты никогда не обращал внимания, как наши отечественные люди разговаривают друг с другом на работе? Ругаются. Общение сводится к ругани. Орут в голос. С матом и без, с топанием ног и потрясанием кулаков! Стоит одному усомниться в правоте другого, и он бежит к начальству жаловаться, пишет заявление, донос, анонимку. Как-то спрашиваю у ответственного секретаря – из-за чего вы ругались? Ругались? – удивляется. Ничего подобного. Мы согласовывали, какой материал ставить на газетную полосу. Все очень быстро и мило решили… Вот скажи, что тебе мешает искренне восхититься, похвалить меня, впасть в восторг? Нет, ты сидишь и снисходительно улыбаешься. Давай-давай, дескать, что ты там еще наплетешь… Это при том, что ты убедился в моей правоте.

– Обиделся?

– Упаси боже! – Ксенофонтов замахал руками. – Видишь, как получается… Стоило мне заговорить в другом тоне – доверительно, мягко, с этакой грустинкой… И ты сбит с толку, ты озадачен, не обиделся ли я…

Ксенофонтов поднялся, взял с полки маленькую коробочку с шашками и сложенную вдвое картонку с клетками. Расставив шашки, сделал приглашающий жест рукой:

– Твой ход.

– Последний раз я играл лет десять назад в колхозе, куда нас посылали кукурузу собирать. Так что…

– Этого вполне достаточно. Ходи!

Поколебавшись, Зайцев двинул влево крайнюю правую шашку, чтобы следующим ходом снова прижать ее к краю доски.

– С тобой все ясно! – Ксенофонтов откинулся на спинку кресла. – У тебя здоровое тщеславие, ты обладаешь способностью пренебречь опасностью, переступить через собственное самолюбие, когда вынуждают обстоятельства. В то же время ты достаточно трезв и понимаешь, что неустанная забота о собственном достоинстве – дурь собачья. Тебе не откажешь в чувстве юмора, ты готов посмеяться над собой, но не станешь потворствовать этому постоянно. Ты можешь рискнуть, даже зная, что своего не добьешься. Тебе не откажешь в великодушии, ты готов уступить, то есть твоя гордость в разумных пределах.

– Остановись! – воскликнул ошарашенный Зайцев. – Из чего ты это взял?!

– Из твоего хода.

Ты хочешь сказать, что я полностью раскрыл себя, двинув эту несчастную шашку? Что же ты узнаешь, если мы сыграем всю партию?

– Я буду знать о тебе все. Смотри… Ты согласился играть, зная, что проиграешь, но предупредил – давно не играл, да и играть, в общем-то, не умеешь. Эту шашку ты двинул, стремясь продержаться дольше, вызвать меня на ошибку. От игры не отказался – проигрыша не боишься, понимая, что силен в другом. Но в то же время и не сделал хода открытого, ведущего к схватке, значит, в тебе теплилась надежда на выигрыш. И так далее.

– Ксенофонтов! – торжественно произнес Зайцев. – Ты опасный человек.

– Я знаю, – кивнул Ксенофонтов. – Помнишь эту записку с цифрами, которая осталась на столике рядом с шашечной доской? Ты знаешь, что это за цифры?

– Есть предположение, что…

Не трудись. Это запись шашечной партии. Знаешь, как они записываются? 17-24, 45-52 и так далее. Все клетки доски пронумерованы, и в записи указывается лишь, с какой на какую передвигается шашка. Я несколько раз просмотрел всю партию, последнюю партию, сыгранную Мастихиным в своей жизни. Мне стали ясны и он, и его убийца. Тот играл плохо, Мастихин с ним не столько играл, сколько игрался.

– И это тоже можно увидеть? – усомнился Зайцев.

– Это самое простое. Сейчас мы сыграем их партию. А вот колонка цифр – это ходы Мастихина. Все уверенные, все окончательные. Кстати, записи партии вел именно он. Вот ходы убийцы. Пошел, записал, тут же следует вычерк, другая запись. То есть Мастихин позволял ему брать ходы назад, позволял поискать, очевидно, подсказывал, предупреждал об опасности. Вот убийца делает отчаянный ход, который можно назвать наглым. Если его замысел удастся, то он выигрывает три шашки. Мастихин находит противоядие. – Ксенофонтов быстро сделал несколько ходов. – Смотри… Мастихин делает вроде бы невинный ход дальней шашкой… И как ведет себя убийца? Он настаивает на своем первоначальном замысле? Нет. Он бросается в кусты. Отказывается от своего замысла. Делает перестраховочный ход, когда опасности еще нет, когда она никак еще не проявилась.