Леонид Юзефович - Казароза

— Какая тут связь?

— Элементарная. Ну, испугался человек. Почему, не важно. Все мы теперь пуганые. А ты вокруг этого несчастного пистолета такое бы накрутил! Я тебя знаю. У Ивана Федоровича не осталось бы никаких шансов.

— Идочка, выйди, на минутку, — попросил Сикорский, когда она умолкла.

— С какой стати? Это моя комната.

— Хорошо, тогда мы выйдем.

В коридоре, плотно прикрыв за собой дверь, он сказал:

— Жена у меня пьет. Осенью напилась до полного безумия, взяла мой пистолет… Словом, чуть его не убила.

— Сына? — догадался Свечников.

— Да. Плечико ему поранила, но решила, что все, мертв, и выстрелила себе в грудь. Чудом жива осталась… А все ради меня. Чтобы нашел я себе другую, детишек нарожал, был бы счастлив, а ее, мертвую, снова полюбил бы за то, что она для меня сделала… Слава богу, оба живы, но пистолет я с тех пор дома не оставляю. Хоть он и без патронов, а все-таки от греха подальше. Она ведь это дело не бросила. Попивает.

— На что вам пистолет-то? Сдали бы, и делу конец.

— Не могу. Без него моя Ольга Глебовна в два счета сопьется. Атак покажешь его ей, она как-то в разум входит.

Вернулись в комнату.

— Тряпочки чистенькой у тебя не найдется? — обратился Сикорский к Иде Лазаревне.

— Какой еще тряпочки?

— Желательно белой.

— Для чего это?

— Увидишь.

Он с сомнением принял протянутый ему лоскут, относительно белый, но грязноватый.

— Ладно, сойдет.

С треском оторвал кончик, намотал его на карандаш, затем взял со стола пистолет, ввел этот банник в дуло и, покрутив там, вынул обратно.

— Ни пятнышка, видите? — продемонстрировал Сикорский снятую с карандаша тряпочку. — Нагара нет, значит, в последнее время никто из него не стрелял.

— Что я и говорила, — победно улыбнулась Ида Лазаревна. — А ты не верил.

— Ты, случаем, его не почистила? — спросил Свечников.

— Странный вопрос, — ответила она высокомерно.

— Почему?

— Для тебя — странный. Ты же меня знаешь. Действительно, что-либо мыть, вытирать и чистить было не в ее правилах.

— Казарозу убили не из него, — подытожил Сикорский, кладя пистолет на стол.

— Какого же черта, — взорвался Свечников, — вы его выбросили? Можете мне объяснить?

— Нет.

— Не хотите?

— Не могу.

— Почему не можете?

— Сам не знаю. Как-то так получилось. Выбросил, а потом уж сообразил, что можно было и не выбрасывать.

Свечников скверно выругался и, оставив пистолет на столе, вышел на улицу. След в очередной раз оказался ложным. Нейман сбил с толку своими подозрениями, будто стреляли в него, Свечникова, а попали в Казарозу.

Теперь он знал про нее многое, но понимал хуже, чем раньше, когда не знал ничего. Стоило только подумать о ней, как она превращалась в пятно пустоты. Тайна ее души таилась в загадке ее смерти.

Берясь за вожжи, он впервые со вчерашнего вечера подумал о гипсовой ручке. Одновременно, как когда они с Сикорским отъезжали от гортеатра, в кончиках пальцев опять ожило какое-то мутное воспоминание, до сих пор так и не сумевшее облечься в слова.

Варанкин был дома.

— Жена говорит, — сказал он, — вы ко мне вчера заходили. Со стола ничего не брали?

— Брал. Если снова напишете, — предупредил Свечников, — мне тоже есть что про вас написать.

— Что, например?

— Что вы — не марксист, а перекрасившийся гиллелист.

— Даневич накляузничал?

— Какая разница, кто? Факт остается фактом. Гиллелизм — новая еврейская религия, а гомаранизм произошел от гиллелизма. Естественно, вы это скрываете.

То, что осталось от гипсовой ручки, побрякивало в кармане пиджака. Не вникая в протесты Варанкина, уверявшего, будто от гиллелизма до гомаранизма сто верст, и все лесом, Свечников по одному выложил эти обломки на стол, а затем, как из мозаики, сложил из них исходную фигуру. По мере того, как она рождалась из хаоса, на лице Варанкина проступало вялое недоумение.

— Что это? — спросил он, когда работа была закончена.

— Не притворяйтесь. Вы все отлично понимаете. Своим указательным пальцем Свечников коснулся гипсового, отходящего от остальных.

— Это, — сказал он, — еврейский народ, и он указывает путь к всечеловечеству. Правильно?

— А-а, — вспомнил Варанкин.

— Кто формовал такие ручки? Вы?

— Я?

— Не обязательно вы лично. Может быть, ваши единомышленники?

— Бог с вами! Зачем?

— Для религиозных обрядов. В брошюре, которую показал мне Даневич, говорится, что у гиллелистов должны быть свои храмы, свой Синод.