Дмитрий Вересов - Опер печального образа

— Анечка, погоди, родной, — остановил ее Коля Санчук, опускаясь перед Аней на корточки и заглядывая ей в глаза. — Так это ты — Пульхерия Серебряная?

Девушка кивнула. Она хотела спрятать лицо, отвернуться, но сверху смотрел на нее Корнилов, а снизу ловил ее взгляд Санчо. Как ненавидела она сейчас свою челку, за которую нельзя спрятаться, которой нельзя занавеситься от всего этого, да еще напоминавшую ей парня, стрелявшего в Олю.

— А почему такой странный псевдоним? — спросил Санчук. — Какая-то старина! Пульхерия Ивановна, князь Серебряный… Не вижу связи.

— Коля, ты что, тупой? — сквозь слезы бросила ему Аня.

Санчук покраснел и пожал плечами. Михаил, наблюдавший за их разговором, в этот момент подумал, что Аня его напарнику, наверное, нравится. И без «наверное», факт, что нравится. Кстати, сам он тоже не знал происхождения этого странного псевдонима.

— Пульхерия Серебряная — это серебряная пуля, — пояснила Аня. — Оборотня можно убить только серебряной пулей.

Напарники одновременно «акнули».

— Какая ты, Аня, дурочка, — отомстил за приятеля Михаил. — Ты пыталась топорно выманить убийцу на себя, совершенно не предполагая, с какой стороны надо ждать удара.

И как ты вообще собиралась с ним справиться, задержать его? Приманку ты выставила, но ружье-то у тебя где? Что ты собиралась предпринимать? Твой дальнейший план?

— Не знаю, — проговорила Аня. — Я не думала, что все будет так быстро. Думала, начнутся звонки, предложения о встрече.

— Анечка, разве так можно? — Коля Санчук был сама мягкость, таким же голосом он разговаривал только с Аниной тезкой — своей дочуркой. — За тобой уже давно следили и ждали только команды, чтобы… — Санчо замялся. — Ну, чтобы совершить в отношении тебя противоправные действия.

— Теперь-то я понимаю, что давно чувствовала за собой слежку. Видела этого парня, но не придавала этому значения. Значит, так. Записывайте. Рост — выше среднего. Одежда — синие джинсы и темная футболка. Глаза — маленькие, черненькие, круглые. Волосы — светло-русые, челочка. Лобик — низенький. Морда — рыхлая, полная. Возраст — лет 20–25. Нет, не больше двадцати двух. Следил за мной в Озерках, у ресторана «Идальго» и на Гороховой. Машина…

— Машину мы знаем, — остановил ее Корнилов. — «Жигули» пятнадцатой модели. Машина эта числилась в угоне… Все-таки в Озерки ты съездила. Проснулся инстинкт собственницы, который ничто остановить уже не могло! Мы же с тобой договаривались?..

— Михась, не надо так, — остановил его Санчук. — К тому же это к делу не относится.

— Если бы! А кто мне говорил, что у Горобца особняк в Озерках с бассейнами, фонтанами и бультерьерами?

— При чем здесь Горобец? — Санчук разговаривал с Михаилом как бы за Аню.

— Между прочим, я видела человека, который подарил мне этот дом.

— Тебе? — уточнил Корнилов, как Ане показалось, с некоторой обидой в голосе.

— Мне, потому что это мой отец. Помнишь, я когда-то просила тебя порыться в записках Вилена Сергеевича?

— Помню. Я тогда порылся, но ничего не нашел.

— Зато теперь мой таинственный отец нашел меня, — сказала Аня.

— Почему же он не захотел с тобой встретиться, поговорить, а сразу стал откупаться дорогими подарками?

— Вот этого я не знаю. Я видела, как он выходил из машины, а когда подбежала, он уже уехал.

— Ну, это точно был твой отец! — убежденно сказал Михаил. — Судя по его странным, непредсказуемым поступкам, — родной твой папочка. Князь Серебряный!.. Ладно, Аня, не дуйся. Некогда сейчас обижаться, предков твоих тоже потом будем искать. Давай лучше про второго рассказывай.

— А что про второго? — стала вспоминать Аня, все еще недовольно косясь на мужа. — Высокий, темноволосый, вот и все… Его я толком не рассмотрела. Сначала он меня ударил в лицо, потом я ударила его… не знаю, куда. Сначала он меня запихнул в машину, а потом я его оттуда вышибла.

— Вышибала, — проговорил Михаил. — Ничего особенного ты не заметила?

— Нет, вроде ничего.

— Ты говоришь, он ударил тебя в лицо, но я что-то не вижу у тебя ни синяков, ни кровоподтеков, — сказал Корнилов, хотя даже не смотрел в этот момента на Аню.

— Что я, по-твоему, вру, что ли? — опять обиделась Аня. — Он не ударил, а толкнул меня в лицо пятерней…

Михаил стал ворчать, что удар от толчка надо бы уметь отличать, тем более, жене милиционера. Но Аня его не слушала. Тогда у машины что-то показалось ей странным в прикосновении этой омерзительной, грубой ладони. Ей припомнилась даже какая-то обида, неизвестно как успевшая возникнуть в этой суетливой поспешности, когда все остальные чувства, кроме страха, должны были исчезнуть. Само касание руки показалось Ане очень странным, словно тот человек испытывал к Ане чувство брезгливости. Ее женское начало даже в той пограничной ситуации вдруг взбунтовалось, хотело заявить о себе, возмутиться, закричать, как Петя Ростов французам: «Я хороший!