Дмитрий Вересов - Опер печального образа

В последнее время даже поговорить с мужем обстоятельно ей не удавалось. Михаил приходил с работы поздно, разговаривал урывками. Он напоминал Ане собаку из рассказа Сетона-Томпсона, которая прибегала к хозяину только поесть, поспать, а потом уносилась в ночные прерии, полные звуков, запахов, гонялась за койотами, лисицами, распутывала по следам захватывающие сюжеты из дикой жизни американских степей. Так и Михаил ел торопливо, кивал Ане головой, пока она сообщала ему мелкие домашние подробности, до упора заводил старенький, но надежный будильник, будто пытался сжать время для сна, как часовую пружину. А рано утром стремительно распрямлялся, как эта самая пружина, делал зарядку из двенадцати странных упражнений, пока сонная Аня, глядя на мир слипающимися глазами, готовила ему завтрак.

Он убегал в свои волчьи прерии, Аня, наконец, отпускала веки и шла в комнату на ощупь, как слепая. Когда угол кровати мягко тыкался ей в ногу, она падала в теплую постель, как бы возвращаясь в свое на время оставленное, продолжавшее блаженствовать без нее тело. Потом она раскидывалась, занимая все пружинно-матрасное пространство, но, только попробовав постельного простора, опять сворачивалась калачиком в ожидании нежного утреннего сна. Ей казалось, что за это она сейчас может отдать все на свете. Но сон вдруг куда-то отлетал, словно потревоженная птица. Вместо сна к ней на подушку спускались тревожные мысли, мучительные сомнения. Диван терял устойчивость, а вслед за ним квартира дом, весь мир повисали над пропастью неопределенности, неясности. Сна больше не было, потому что не может спать потерявшее опору в пространстве тело.

Аня начинала думать, вернее, мучиться мыслями о Людмиле Синявиной, о Михаиле, о неизвестном своем благодетеле. Она смотрела в полоток, а ее растревоженное воображение прогоняло перед ней тревожные слайды.

Тогда она вставала, стараясь внушить себе бодрое состояние духа. Вместо зарядки она кривлялась, передразнивая упражнения мужа. Пародия постепенно перерастала в какой-то бешеный сарацино-испанский танец. Переводила дыхание Аня уже под контрастным душем. Тело постепенно успокаивалось, зато мысль ее бежала как бы по чистому листу бумаги. Когда же она включала компьютер, выходила в Word, оставалась почти редакторская работа над текстом.

В первой статье она довольно бойко изложила фактическую сторону дела. Последовательно рассказала читателям об известных деталях трех убийств. Ничего нового в этом не было, но в самом конце публикации Аня оговорилась, что автор располагает новыми подробностями, которые будут изложены в следующем номере. Под материалом стояла подпись: «Пульхерия Серебряная».

Пульхерия не обманула ожидания читателей «желтой» прессы, и в очередном «Арлекине» под рубрикой «Наше собственное расследование» была помещена ее статья, в которой пересказывалось содержание предыдущей, но концовка опять содержала туманный намек. Серебряная утверждала, что Елена Горобец умерла не сразу и успела оставить на асфальте короткую надпись (Костя Михалев, редактируя материал, вставил эффектное «используя собственную кровь вместо чернил, а ноготь указательного пальца как перо»). Предположительно надпись намекает на убийцу Елены. В данный момент Пульхерия Серебряная занимается ее расшифровкой и продолжает расследование. Кроме традиционного «Продолжение следует» и «Следите за нашими публикациями», была еще грозная приписка: «Наказание преступника неотвратимо».

Аня только что прочитала детектив какого-то испанца с трудной двойной фамилией, долго плевалась, швыряла книжку в стену, даже пинала ее ногами. Но кое-что из нее позаимствовала, то есть, подтвердила слова своего школьного учителя по литературе, надо сказать, большого чудака: «Читайте больше! Читайте всегда! Читайте даже надписи на заборах, если читать нечего. Читать можно и нужно все… Но только не забудьте выбрать способ в зависимости от цели чтения. Существуют следующие цели и способы чтения. Записывайте…»

Испанский детектив все-таки пригодился, хотя Аня читала его без всякой цели и способом самым простым: лежа на кровати. Именно испанец со сложной двойной фамилией надоумил Пульхерию Серебряную соврать про надпись на асфальте. Воровать Аня не могла, врать не любила, но эта ложь была тактической, охотничьей, деревянной уточкой, серебристой блесной, бузиновым манком.

Поначалу Аня просто не знала, о чем ей писать. Она тянула время, используя намеки, отсылая читателя к следующему материалу. Но постепенно эта игра захватила ее. Она становилась таким же охотником, как и ее муж-следователь. Только его интересовали факты и улики, то есть грубая вещественность. Аня же работала с более тонкой материей — фантазией, вымыслом. Но цель у них была одна: выйти на убийцу или убийц.