Наталья Андреева - Стикс

– Я вспомнил. Меня тошнит. Да-да. Давно тошнит. От ваших длинных ног, огромных силиконовых грудей, от мускусных духов, от куриных мозгов. От любви к халяве и дорогим побрякушкам. От похоти кошачьей и кошачьей никчемной сути. Ото лжи, которой вы меня всю жизнь травите, словно ядом. От лживой любви. Вам всем нужны только мои деньги и мое тело. И то и другое все устраивает. А на душу мою плевать. Всем плевать на мою душу. Но не дождетесь. Вон! Не дождетесь. Ни меня, ни моих денег!

Он выбежал в прихожую, выкрикнув все это, повернул ключ в замке, рывком распахнул входную дверь. Захлебываясь рыданиями, Леся прокричала ему вслед:

– Да нет у тебя никаких денег! Нет!!!

Он пришел в себя на улице, когда легкий ветерок коснулся лица. Прохлада успокоила, жилка на левом виске перестала биться. Пузырь медленно опускался на прежнее место, грудная клетка расширилась, принимая его, дыхание становилось все реже. «Да что это я? Что со мной? Что на меня нашло? Откуда это? И при чем здесь Леся?»

Монолог, который он только что в запальчивости выдал, к Лесе не имел никакого отношения. Слова, тщательно отобранные им из сотен, тысяч других, слова, отсортированные так, чтобы остались самые обидные, слова, проговариваемые им про себя так часто, что затвердели напрочь, камешек к камешку, сцепленные цементом жгучей обиды, – эти слова навечно остались в памяти. Он долго готовил свою речь, но сказать ее так и не успел. И вот теперь под руку подвернулась Леся. Так почему именно ей? Что же такое она сделала, что он все-таки сказал это ?…

Он шел к Зое. Инстинктивно почувствовал, что в такой момент обязательно нужно к ней. Поднялся на второй этаж, машинально сунул руку в карман, нащупал в нем ключ от квартиры, достал, открыл дверь. Она не ждала. Хотя ужин готов, квартира убрана, на жене брючный костюм, а не старый домашний халат. Иван пригляделся: с чего вдруг решил, что она некрасива? Женщина с изюминкой, как говорят. Просто такие женщины ему никогда не нравились. Не присматривался к ним, и все. И волосы у нее теперь были прокрашены ровно, макушка золотистая, стрижка аккуратная. Выходит, ждала все-таки – а вдруг? И в парикмахерскую забежала. Увидев его, Зоя вскочила:

– Ты?!

– Я пришел с работы. Пойду руки вымою.

– С работы, и – сюда?!

– По-моему, я здесь прописан, – мягко сказал он.

– Это все? Только прописка тебя заставляет появляться иногда в этой квартире? И мои дети?

– Наши.

– Уже наши? Послушай, Ваня, – она коротко вздохнула. – Я вот сижу здесь весь день, с самого утра сижу и все думаю, думаю. Времени свободного много, дети на даче, и получается, что все оно заполнено тобой, мыслями о тебе. Голова распухла от этих мыслей. И вот что я решила: никакого «сначала» не будет, если ты останешься таким же, как прежде. Хватит. От тебя снова пахнет чужими духами, хорошо мне знакомыми. Стоило с того света возвращаться!

– Откуда ты знаешь, что я был на том свете? – тихо спросил он.

– Чувствую. Я всего тебя чувствую.

– Не будет как раньше, Зоя. Я зашел к ней, потому что хотел узнать важную для себя вещь. Но ночевать я там не хочу. Это чужая квартира, чужая женщина. Мне с ней неприятно.

– Что? Что ты такое говоришь?!

– Мне с тобой хорошо. И с детьми. Я хочу к ним, за город. Поедем, Зоя? Ну их всех. Я семью хочу.

И в ее распахнутых глазах он увидел все тот же немой вопрос: «Кто ты теперь? Кто! И как же ты мне такой нужен!»

Он проснулся рано, в шесть часов утра. Как же много надо сделать за этот день! Пятый день, который он записал потом в актив своей новой жизни. Теперь все прожитое время он делил и заносил в две графы: актив и пассив, сделал то, что хотел, и не успел сделать.

Это утро он хотел начать с гимнастики и пробежки. Встал тихонечко, стараясь не разбудить Зою. Ночью они помирились окончательно, и вновь темноту освещала ее страстная, молодая, как народившийся месяц, любовь, а ответом было его молчаливое согласие: жалко, что ли? Он чувствовал, что ночное светило будет с каждым днем все полнее и полнее, будет зреть и зреть, наливаться соками, а потом воссияет огромной созревшей луной, и ночи его станут такими светлыми и яркими, какими никогда не были раньше.

Он не знал пока, что делать с этой молодой Зоиной любовью, просто хотел успокоиться. Они все чего-то хотят от него, и только она отдает. И не заставляет его быть таким, как прежде. Это главное. Потому что он уже не такой. Ему не нравится, как жил следователь Мукаев. И он хочет вспомнить главное: почему так упрямо шел в то утро в Москву? И что это было за дело, ради которого стоило выжить?