Душан Митана - Конец игры

Родной очаг… Славик вспомнил, как Шалага после похорон своей жены произнес: Знаешь, Петер, родной очаг, думается, просто состояние души, да, не что иное, как состояние души. Не будь я в этом убежден, я бы, верно, повесился.

— Милостивые господа, окружная езда по ночному Прешпорку [12] Прешпорок (Пресбург) — прежнее название Братиславы (с ХIII в.). продолжается, — прервал водитель тягостную тишину. — Сейчас нас ждет удобная постелька в презентабельном районе маэстро Антошки.

— Мне кажется, вам полагалось бы выражаться о маэстро несколько учтивее, — попыталась выразить свое осуждение водителю тридцатипятилетняя старая дева Лапшанская; в сочный баритон маэстро уже долгие годы она была влюблена столь тайно, что, кроме Антошки, об этом знала вся телестудия.

Ответа она не удостоилась — у водителя и без того хватало забот: не так-то просто было вырулить из узких улочек, зажатых между панельными башнями. Маэстро Антошка уже снова отключился от мира, а Славику, обливавшемуся потом до такой степени, что к спине мерзко липла рубашка, всякий разговор казался напрасной тратой энергии, которой у него после нынешнего дня на ринге осталось всего ничего.

— Завтра вернется ваша супруга, правда же, пан режиссер? — подала голос Лапшанская. — Вы, должно быть, не дождетесь? Наверное, мужчина без женщины чувствует себя… не очень хорошо, правда?

— Во всяком случае лучше, чем женщина без мужчины, — загоготал водитель и тут же с ходу на полной скорости крутанул руль, пытаясь не сшибить парня, который нетвердым шагом перебирался на другую сторону дороги.

— У, ты, запойная рожа, иди топись, если обязательно решил скопытиться, а не лезь ко мне под колеса. Пащенок чертов, я чуть не врезался в бистро.

Девица Лапшанская отчаянно завизжала — внезапно пережитый страх за свою жизнь вызвал в ней, видимо, такой сильный шок, что она даже не отреагировала на оскорбительную шутку, которой водитель намекнул на ее стародевичество.

— Не разваливайся, дорогая, не то свалюсь с постели, — вежливо пробурчал маэстро Антошка и скромно забился в угол.

— Мадемуазель Лапшанская, если не ошибаюсь, где-то в седьмом часу звонила моя мать. Вы говорили с ней или помреж?

В голосе ассистентки зазвучали оборонительные нотки:

— Я, пан режиссер, но вы сами меня послали к телефону, вы были заняты, а как раз…

— И что она хотела? — оборвал он ее.

Лапшанская глубоко вздохнула и затрещала, как пулемет:

— Она была ужасно расстроена и обязательно велела мне…

— Вы не могли бы покороче?

— Извините, — сказала она обиженно. Притихла ненадолго, а когда сочла, что своим молчанием достаточно наказала его за грубость, упрямо продолжала: — Она сказала, чтобы вы сразу же после съемок зашли к ней. Сказала, что обязательно должны зайти к ней, но я вам это сразу же передала, не знаю почему…

— Ах, да, припоминаю… то есть должен зайти сначала к ней… ну хорошо, спасибо.

— Мне показалось, что она очень сердится, в самом деле, пан режиссер, последний раз она вот так же нервничала в прошлом году, когда ваша жена у нас на вечере с большого перепою устроила стриптиз…

Девица Лапшанская жила в однокомнатной квартире в Дольных Ганах — районе столь же безрадостном, как и тот, из которого они только что выбрались (разве что в противоположном конце Братиславы), и потому никогда не упускала возможности обстоятельно и пространно высказаться. Хотя Славик понимал эту ее социально-эротически мотивированную потребность самовыражения, на сей раз он не испытывал никакой охоты выслушивать ее щебетанье. А посему злобно оборвал ее:

— Все в порядке, я вроде бы понял. Короче, я должен зайти к матери.

— Вот именно, это я и хотела сказать, пан режиссер. У нее, наверное, снова поднялось кровяное давление, она, правда, была ужасно взволнована, а может, приступ желчного пузыря. Знали бы вы, как я ее понимаю, это ее одиночество, она ведь живет совсем одна, но надеюсь, что теперь, когда ваша супруга ждет маленького… верней, я хотела сказать, когда у нее будет внучек… — Девица Лапшанская, которая всегда все понимала и ни с кем не хотела портить отношения, все больше и больше сбивалась, а заметив, что Славик в отчаянии возвел глаза к крыше машины, и вовсе опечаленно понизила голос — вот, мол, опять конфуз получился. Она смиренно умолкла и отвернулась к окну, словно бы вид высокого летнего неба, усыпанного ярко горящими звездами, каким-то загадочным образом может защитить ее от ловушек, которые она сама себе расставляла.