Роберт Кемпбелл - Нам не страшен Хуливуд

– Сукин сын, – без капли гнева сказал Баркало, поглядев на Свистуна. – В сорочке родился.

– Что же касается тебя, – сказал Беллерозе, – мы ни трудов, ни времени не пожалеем, чтобы повесить на тебя два трупа из шкафа.

– Ну, на эту тему вам надо сначала поговорить с Пиноле и с Роджо, не так ли?

Они посидели в тишине: никто не шевелился, никто даже не осмеливался шумно дышать; все ждали, у кого первого сдадут нервы. У Свистуна создалось впечатление, будто печальная участь Роджо уже не является секретом для Баркало. А почему бы и нет? Если полицейский, оказывающий услуги Кейпу, узнал о смерти Роджо, он сообщил о ней Кейпу. А Кейп, в свою очередь, сообщил Баркало.

– Роджо умер, – сказал Свистун. Баркало выдержал определенную паузу.

– Видать, мне придется поместить объявление о том, что я ищу новых помощников. Ну, а кто из вас соблаговолит отвезти меня обратно в гостиницу?

Он начал было подниматься с места, но Беллерозе, подавшись вперед, ткнул его в грудь, а Канаан похлопал его по плечу.

– На тебе еще убийство вьетнамской проститутки по имени Лим Шу Док.

– Попробуйте докажите.

– И несовершеннолетней мексиканской проститутки по имени Рита Састре.

– Я ее не знаю.

– Ты отрубил ей голову.

– Я уже объяснял вам, мужики. Я с этими бабами ни хера не делал. Только снял на камеру, как они дают и сосут. Но это мой хлеб насущный. И ничего противозаконного в этом нет. Не нравится мое кино, подите перепишите закон.

– Ты отрубил голову Рите Састре и снял это на пленку. И начал торговать фильмами и видеокассетами.

– Это был кинотрюк!

– Никаких трюков, Нонни. Мы нашли не только ошметки твоего дружка Пиноле и обгорелые останки Бухерлейдера и Оскановски. Мы нашли кости Риты Састре. Голову в одном конце студии, а тело в другом. Под полом в твоей студии, Нонни.

Баркало отчаянно заморгал. Он переваривал свежую для себя информацию. Ох, мудаки, ох, злоебучие мудаки, подумал он. Никогда ничего не умели сделать как надо.

Беллерозе поднялся с места.

– Что ж, ладно.

– Ладно, что? – спросил Баркало.

– Определим тебя в камеру.

– Только ваньку-то не валяйте. В камеру так в камеру, но в своем штате или хотя бы в нормальной окружной тюрьме, а не в этом клоповнике. Сажаете только для того, чтобы страху на меня нагнать и слезу вышибить. Знаете же сами, что ни хера не докажете, и я это тоже знаю.

– Кое-что мы докажем, Нонни. Скоро сам увидишь.

Баркало встал. Обдернул рубашку, поправил пиджак.

– А может, мы и арестовывать тебя не будем, – сказал Манки. – Задержим на сорок восемь часов – и все.

– И все будет законно, – добавил Канаан.

– Продержим пару суток. А твой дружок…

– Уолтер Кейп, – подсказал Свистун.

– Уолтер Кейп решит, что ты пошел на сделку с правосудием. А может, ты и впрямь расскажешь нам, как он заказал тебе убийство Лим Шу Док?

– Пошел ты в жопу, – ответил Баркало.

– А ты не горячись. Подумай хорошенько, – заметил Беллерозе. Он полез в карман, достал монету. – Давайте кинем на орла и решку, кому везти этого засранца в гостиницу. – Манки назвал «орла». Выпала решка. Беллерозе посмотрел на Свистуна. – Ах ты, дьявол, вот ведь не повезло!

После того как они высадили Баркало у гостиницы, Свистун отвез Беллерозе к «Милорду». Новоорлеанский сыщик по-прежнему не расставался с алюминиевым тубом.

– А почему вы не показали ему эту штуковину? – спросил Уистлер.

– Вы его видели. Неужели вы думаете, что сгнившая голова женщины, которую он убил, произвела бы на него впечатление?

– Что же нам с ним делать?

– Давить на него надо. Давить.

Входя в свой номер, Баркало чувствовал себя препаршиво. Был, однако же, в боевом настроении. Как тот самый аллигатор. Потеря Пиноле, а теперь и Роджо была локальной опасностью, а вовсе не поводом для печали.

Буш валялась на диване, томатный суп остывал в супнице, дольки авокадо и кружки вареных яиц заветривались. Бутылка водки была допита до дна, и начата другая. Пятна пролитой влаги высыхали на ковре.

Она лежала, откинув голову и разинув рот, так что были видны задние зубы с золотыми пломбами, на которые он, Баркало, не поскупился, потому что все у него должно было быть как у людей.

Халат на ней распахнулся, ночная рубашка тоже, заголились тяжелые белые груди. Полы халата были задраны, высоко обнаженные ноги широко – чуть ли не до самого срама – распялены. Но он ничего не почувствовал. С нею было покончено.