Елена Михалкова: Остров сбывшейся мечты

– Нет, не все, – вдруг проговорил Бабкин. – Мы полагали, что на острове за вами ведется наблюдение – нечто вроде эксперимента. Но ошибались.

– Я тоже так думала. Поначалу. Пока не нашла веревку.

– Ну конечно, веревка! – вспомнил Илюшин. – Последний жест милосердия со стороны Михаила Олеговича. Он искренне полагал, что очень облегчит таким образом вашу участь, подтолкнув к последнему шагу. А главное, получалось, что он совершенно ни при чем: ведь не он же затянет петлю на вашей шее!

– Самое смешное, – сказала Вика, – что он оказался прав. Дядя Миша действительно облегчил таким образом мою участь. До того, как я нашла веревку, я сходила с ума, а затем все встало на свои места. Я поняла, что кто-то хочет моей смерти и этот «кто-то» – реален.

Она перевела дух, потому что на долю секунды в ее воображении посреди больничной палаты взметнулись скалы второго острова, с одной из которых она собиралась спрыгнуть на камни всего лишь несколько суток назад. Вика моргнула, и скалы исчезли.

Илюшин уже собирался сказать, что им пора идти и что если у нее есть вопросы, то… Но Стрежина опередила его. Она умоляюще дотронулась до руки Бабкина, перевела взгляд с него на Макара. Лицо ее, за секунду до того собранное, жесткое, снова сделалось почти детским, и девушка спросила так тихо, что они еле услышали ее:

– Что же мне делать теперь? Скажите, что мне делать со всем этим?

Пока Макар обдумывал наиболее уклончивый и в то же время простой ответ, настраивавший девушку на оптимистичный лад, Сергей неохотно проговорил:

– Вашего дядю похоронили два дня назад. Мы были на его могиле… в общем, казенно там, сами понимаете. Крест надо поставить хороший, ограду… Весной цветы посадить.

– Да вы что?! – вскрикнула она. – Никогда! Вы с ума сошли? Я не смогу! Вы понимаете, что я не смогу?! Он… он мерзавец, он такое со мной сделал, а вы – вы говорите… крест! Нет, ни за что!

– Место-то там хорошее, – продолжал Бабкин, словно не слыша ее. – Вот только обустроить нужно. Крест, ясное дело…

– Я не смогу!

– И ограду посимпатичнее… Сейчас можно красивую ограду заказать. Да вы там, на кладбище, сами увидите.

– Я не смогу…

– А летом – цветы. Он какие цветы любил?

В палате наступила тишина, в которой слышался только скрип кровати, на которой раскачивалась беззвучно плачущая девушка.

– Гвоздики, – выговорила она наконец. – Белые гвоздики.

– Ну, значит, гвоздики, – согласился Бабкин.

Вика подняла на него глаза, которые казались незрячими из-за застилавших их слез.

– Гвоздики на кладбищах не растут, – всхлипнула она.

– Растут, – не согласился Сергей. – Может, маленькие, но растут. Макар, правильно я говорю?

Илюшин задумчиво посмотрел на него, затем на Вику.

– Неправильно, – сказал он. – Большие тоже растут.

«…А у нас, Машенька, ничего особенного не происходит: работа и работа. И зря ты выспрашиваешь меня о новостях, душа моя: знаешь ведь, что новости меня не особенно интересуют, да и не умею я отделить мух от котлет, то есть занимательное от скучного для тебя…

Я тебе, Машенька, вот о чем лучше напишу. Нашел я удивительное место рядом с нашим лагерем. Там, душа моя, мне позавчера открылось удивительное явление. Ты смеешься сейчас, я знаю, а зря: я тебе чистую правду пишу. В общем, поднялся я один пару дней назад в горы, но невысоко, лишь затем, чтобы оглядеться. Мы с Мишкой собрались нашу обыкновенную вылазку устроить в последний день, вот и я решил времени зря не терять и провести, так сказать, маленькую разведку. А здесь все эти дни, что мы работаем, по утрам стоит туман, и мне пару раз больших трудов стоило удержаться, чтобы не выйти с завтрака с ложкой и не попробовать черпать его – до того он густ.

Так вот, милая моя, поднялся я не так чтобы высоко и остановился возле глубокого обрыва. А в обрыве плавает туман. Я уже собрался возвращаться, но тут поднялось солнце, и лучи рассекли туман. И, представь, я увидел, как из тумана поднимается остров – высокий, со скалами, о которые бьются волны; если бы это было похоже на мираж, и то я сказал бы, что миражей такой красоты не бывает, но это был вовсе не мираж, а какая-то удивительная иллюзия. Продолжалась она минуты три, и все это время я стоял там и думал только об одном: как бы показать тебе, душа моя, эту бесподобную красоту. А затем греза растаяла, и стало видно, что мой остров – всего лишь верхушка невысокого пика, а волны под ним – туман в лучах солнца.