Андрей Константинов - Экипаж. Команда

– И то хорошо. Ты-то сам как? Небось дома уже, в ванне отмокаешь?

– «Хрен тебе, Егорка – собирай бычки». Нас прямо с трапа самолета – и в родную контору. На экстренное ночное заседание суда Линча.

– У вас там что? Начальство малость на головку ебанутое?

– Сейчас пойду узнаю. Вдруг они нам, наоборот, ордена за доблестную службу вручат. Надо бы на всякий случай дырочку приготовить…

– Ты себе лучше другую дырочку приготовь, – хохотнул Леха. – Ладно, Сергеич, желаю вам в таком разе ночь простоять, а уж днем как-нибудь продержитесь.

– Леха, ты… Короче, я тебе за сегодняшний вечер по гроб жизни…

– Да пожалуйста, хотя я и не совсем вкурил, за что ты меня благодаришь. Ты ж знаешь, я против закона – ни-ни! Все в строгом соответствии с процессуальными нормами. Все, хорош, ты меня, между прочим, от шавермы оторвал.

– А чего ты всякую гадость в рот пихаешь? Или дома совсем пожрать нечего?

– Какое, на фиг, дома? Я ж сегодня на сутках. Мне сейчас надо скорее доёдывать, да в отдел бежать. А то, боюсь, меня там мои уже похоронили…

Затем Нестеров позвонил Полине, которая, строго выполняя приказ бригадира, все это время так и просидела в «Балтике», где выпила шесть чашек кофе, выкурила полторы пачки сигарет и отшила с десяток кобелирующих личностей, убедительно продемонстрировав им, что она девушка отнюдь не легкого, а самого что ни на есть тяжелого поведения.

– Что с мальчишками? – Это был ее первый вопрос.

– Все нормально. Скажем так: все закончилось гораздо лучше, чем все мы могли ожидать.

– Их отпустили?

– Я бы сказал, отдали на поруки.

– Это как?

– А вот сейчас и узнаем. Понимаешь, Полина, меня тут попросили организовать в конторе небольшую приватную пресс-конференцию для VIP-персон, поэтому времени у меня почти нет. Так что, если хочешь что-то спросить – быстро спрашивай.

– Александр Сергеевич, меня… Меня теперь посадят в тюрьму? – тихо спросила Полина.

– Нет.

– Но ведь Ташкент мертв?

– Да. Он мертв, а дело будет приостановлено, а впоследствии закрыто за неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого по этому уголовному делу.

– Но… почему?

– Полинушка, – мягко сказал бригадир, – прошу тебя, не задавай лишних вопросов. Я очень устал. Просто прими этот факт, как данность – и все. А приняв, постарайся как можно скорее его забыть. Договорились?

– И все-таки? – с твердой ноткой в голосе спросила Полина.

– Ты же знаешь, я по жизни атеист, а потому большой грешник… Я и хотел бы во что-то такое верить, но пока еше не могу. Не готов… Но в данном случае я почему-то более чем уверен, что Ташкента лишила жизни не ты. Его покарал Бог. Так ты что ж – хочешь привлечь к уголовной ответственности Бога?… И хватит об этом. Давай, поезжай-ка домой – тебе обязательно нужно отдохнуть…

За все годы службы Нестерова в наружке ему еще ни разу не доводилось быть жертвой экзекуции, хотя бы отдаленно напоминающей нынешнюю. Бригадира поодиночке и группой, извращенно и абсолютно без фантазии, с матом и с почти ласковыми уговорами отымели во все щелочки, приписав ему все сколь-нибудь известные грешки и провинности, включая даже такие, о которых жители печально известных Содома и Гоморры не то что понятия не имели, но даже и мечтать не могли. В общей сложности мероприятие продолжалось без малого три часа, с короткими перерывами на перекуры и оправку обмундирования. Примечательно, что за это же самое время Леха Серпухов успел не только вернуться в свой родной отдел, но и… нет, не соснуть часок-другой, а всего-навсего задержать особо опасного преступника. А получилось так.

Серпухов добрался до рабочего кабинета в начале третьего, включил чайник и плюхнулся на диван, с непонятным остервенением содрав с себя ботинки. «Уф! Все… – прошептал с закрытыми глазами опер. – Нет человека – нет проблемы. Вот уж точно». Надо заметить, что у Лехи не было ни сожаления, ни досады по поводу случившегося: он знал, что история закончилась так, как закончилась, и принимал этот факт, как данность. В самом деле, что теперь-то страдать? «Мать честная! – через некоторое время спохватился Серпухов. – А что ж теперь с Тагилом делать?… Там же договоренности. Что им-то врать?… Хотя… почему, собственно, врать?»

Он полежал еще в некотором беспокойстве, не реагируя на заходящийся паром чайник. «Нехорошо не звонить в Тагил. А то, как надо, так… – размышлял он. – Ладно, надо быть человеком мужественным».

Серпухов, всегда придерживавшийся правила, что дурные новости следует сообщать сразу, поднялся и набрал междугородный номер. В конце концов, это в Питере сейчас половина третьего ночи, а в Тагиле, наверняка, что-то около шести-семи утра. А может, даже и больше.