Сергей Валяев - Порнограф

И все бы обошлось, да подвел проклятый запах. Кремлевско-блевотной массы. Нет, вечером я поплескался в теплой ванне, решив, что смыл следы преступления. И утром со спокойной совестью поехал на работу. Напомню, к запахам я равнодушен, и поэтому не придал значения тому, что ехал в вагоне подземки один, не считая двух храпящих на сидениях бомжиков. И это в час пик.

Когда явился в редакцию, то парфюмерные коллеги разбежались по рабочим кабинетам, делая вид, что пришел срочный материал. Через пять минут я был вызван к Щусеву на ковер. Он был печален, человек, естественно. И в солнцезащитных очках. Что такое? Я неосторожно поинтересовался здоровьем своего коллеги по творческому цеху. Лучше бы этого не делал. Началось такое!.. Главный орал как недорезанный. Топал ногами и был похож на ансамбль песни и пляски имени А.А. Александрова. К тому же употреблял ненормативное арго, где слово «мать» выступало лишь связкой. Я не понимал такого экспрессивного поведения. В конце концов несчастный сорвал защитные очки и я увидел крупную фиолетовую печать, выражусь красиво, под веждами, которую ему поставила служба безопасности. На долгую память. О посещении культурно-просветительского мероприятия в ЦКБ.

Выяснилось: не разобравшись в ситуации, старательная служба охраны проверила господина Щусева на благонадежность. Элементарным мордобоем, решив, что тот несанкционированно проник на запретную территорию. Конечно, обидно: мечтаешь увидеть Монарха Всея Руси во всем его великолепии после оздоровительных клистиров, а заместо этого получаешь оплеушины в рыль. И за что? За благонравие и усердную службу.

— А я тут при чем? — начал было валять ваньку.

— От вас Лопухин дурно пахнет! — заорал Главный. — Как в прямом, так и переносном смысле. Вы разъ… бай, которого поискать! Пишите заявление! По собственному! Или будете отправлены с волчьим билетом!

Я задумался, чтобы ответить достойно и с культурой, блядь, речи, но тут был вызван Василий. По его виноватой и понурой наружности я понял: предан с потрохами. И лучше будет, если мой уход будет действительно доброволен, как это часто делает чиновничья бражка, пересаживаясь с одного удобного автомобиля в другой, из одного тепленького местечка — в другое. На подобное рассчитывал и я: перемахнуть перелетной пташкой в другое СМИ. Увы, надежды оказались напрасными: дурная слава бежала впереди меня, как стадо томимых жаждой гиппопотамов по выжженной саване. Все редакции для меня закрылись на санитарный, сдержанно выражаясь, день. И теперь я имею то, что имею. Повторю: комнату в коммунальной квартире, трех жен (б/у), ребенка и кота, а также желание начать новую жизнь — с понедельника.

Кстати, создается такое впечатление, что все народонаселение постоянно пытается начать новую жизнь. Например, раньше страна, где я имел счастье родиться, носила мобилизационное, стойкое, сереброносное название. Потом перед самым Новым годом, помню, вдруг выяснилось, что отселекционированное трехсотмиллионное население уже живет в другой стране; в смысле названия другой; оказывается, три бывших партийных божка, спрятавшись в заснеженной Беловежской пуще и, приняв на грудь по литру горюче-смазочного пойла, решили, что они живут в другой стране, а если они жительствуют в другой стране (что безусловная правда), то и название у этой сказочной, никелированной, разливанно-сытой, скалькулированной хоз., спец. и прочими службами должно быть иное. Какое? Чтобы соответствовало мировым стандартам? Или чтобы обозначало суть нового эксперимента над ошкуриным до ребер народом? И родилось в мучениях, за чашкой горючего чая, название из трех букв. Очевидно, огнеметного чайку было выпито до степени крайнего отвращения к жизни. Отсюда и появились эти три буквы. А вот какие именно? Убей, не помню. Единственное, что помню: букву Г. По причин лишь её, буквы Г., схожести с, буду весьма не оригинален, виселицей. Увы, все мы потенциальные висельники. Были, есть и будем.

Г. - знак обреченности, бесславия и гносеологического краха.

Впрочем, каждый гражданин, живущий в Г., имеет счастливое право выбора: жить или не жить. Проще не жить, и поэтому большинство живет, пожирая собственное, регенерированное говно, надеясь начать новую жизнь. Все с того же вечного понедельника.

Как говорится: «Если бы слабым был я — жил бы беззаботно. Жил хорошо бы я. И весело бы жил. Но сильный я. И — тяжело мне.»

Эх, тяжело начинать новую жизнь, но надо. Надо, Ваня, говорю я себе и плетусь на кухню, чтобы снять с плиты светящий паровозиком чайник.