Сергей Валяев: Скорпион

Я живу на последнем этаже высотного дома и, когда просыпаюсь, то ничего не вижу, кроме неба. Сейчас вижу: скользят сырые облака к югу, к теплу, сея мелкую прощальную морось.

Мне бы сейчас остаться одному, да не терплю одиночества, поэтому рядом со мной женщина. Она хорошо усвоила, что в её теле нуждаются. Ее нельзя за это осуждать. Однако вот незадача: она храпит. Когда женщина храпит улетучиваются последние иллюзии. И нет возможности побыть с самим собой.

Ты чувствуешь, как с кровью закипает ненависть к этому храпящему существу, и ненавидишь его до такой степени, что, кажется, ещё минута — и удушишь подушкой. Но, во-первых, для этого нужно определенные физические усилия; во-вторых, куда девать труп?

Проще сказать утром: ты знаешь, родная, ты знаешь, боюсь мы больше не встретимся, как жаль, как жаль… Почему, родной?

Я не отвечу. Я пожалею ее; не говорить же о её существенном недостатке. Женщина сама должна знать о своих достоинствах. А если женщина знает, что храпит во сне, почему же она тогда спит? Наверное, считает, будто я настолько счастлив с ней, что выдержу и звериные рулады.

Что делать? Нет мира на земле — с женщинами, нет жизни нигде — без них. Что же делать? Я толкаю очередную любимую в бок и заставляю перевернуться. Она скулит, и наступает тишина.

Теперь можно побыть одному. Тем более моя профессия — одиночество. Побыть одному и поразмышлять о жизни тех, кто сейчас сладко дрыхнет и думать не думает, что за ними ведут наблюдение, кто живет в свое удовольствие и думать не думает платить за него.

Когда доктор вытащил из моего легкого пулю, он сказал, что, если я думаю ещё пожить…. Жить?

Его жена, известная опереточная солистка Жужу, подтвердила: её мужу надо верить, он в медицине светило. Впрочем, дело не в ней, а в её замечательном супруге, мировом светиле, который, потрясая ветвистыми рогами на крупном умном лбище, сказал, что, если я имею желание ещё пожить… И я ему поверил: когда тебя прострелено легкое, то как тут не верить. И я ему поверил, как он верил своей Жужу. И он прав: без веры жить нельзя — легко обмануться.

А пулю в легкое подарил мне Ваня.

У Вани был папа; я всегда был при Ванином папе. Чтобы в мире не происходило, я должен был быть при нем. Такая вот моя работа: быть при ком-то.

Тогда папа Вани попал в категорию людей важного общегосударственного значения; его мозг был напичкан сверхсекретной технической информацией, и эта информация, равно как и плотский хрупкий сейф, где она хранилась, нуждалась в охранительных мерах. От кого? Это уже другой вопрос.

Мы подружились с папой Вани. Если наши отношения можно назвать дружбой. Мы не мешали друг другу, это главное: он занимался своим делом, я — своим. И ещё он считал меня себе равным.

Может быть, поэтому я позволил такую бессмыслицу: пойти на оружие. Пистолет дергался в руке у Вани.

У него был день рождения. Гости съезжались на дачу, повторим за Поэтом. Они мне не нравились, молоденькие и некрепкие, они много пили. Из-за чего случился скандал, не уследил, виноват; по-моему, из-за славненькой, длинноногой побрякушки, она громко смеялась и трепыханием своего шлюшечного перламутрового тела сводила с ума молодые неокрепшие организмы.

Словом, Ваня-Ванечка-Ванюша обиделся на нее, на друзей, на весь белый свет, убежал в отцовский кабинет и сообщил, что имеет потребность стреляться.

Если хочешь стреляться — стреляйся! Но делать это надо спокойно и на трезвую голову. Ваня же пережрал, ему сделала отставку славная потаскушка с мелким подвижным красивым личиком (а, быть может, она хотела замуж за Ванечку?); однако это уже не так важно: Ванюша, вырвав из стола подарочный парабеллум отца, драл горло, что всех ненавидит, что пусть все будут прокляты, что его день рождения есть последний день… и так далее. Что можно кричать в такие минуты?

Все перетрухнули, решив, что юноша непременно исполнит угрозу. И больше всех испугался Ванин папа — у него прыгала челюсть, он ею громко клацал, как, должно быть, клацают всякие секретные механизмы. Папа попытался что-то сказать сыну. Потом его взгляд наткнулся на меня. И я его пожалел; хотя то, что сделал, не входило в мои прямые служебные обязанности.

Я вышиб дверь. Ванечка сидел на полу и засовывал в рот пистолетный ствол — ствол с трудом помещался во рту. Ваня, упрямый мальчик, впихивал его поглубже. Чтобы не промахнуться? Но когда ты много выпил, лучшем стреляться в висок. Ванечка, этого не знал — пищевой фонтан выбил ствол из рта. Ваня, захлебываясь от блевотины и слез, орал на меня, и пистолет прыгал в его истерической руке.