Сергей Валяев - Провокатор

— Я рад за него! — И с мукой на патетично оскорбленной харе плюхнул на столик две пачки в банковском переплете. — Одна шестая часть от всей суммы. Больше нет, клянусь. Завтра остальное.

— Ох и жох ты, Классаль! Будто свои отдаешь. Не стыдно?

— Плоха та птица, которая свое гнездо марает, — последовала актуальная аллегория. — Не понимаю, зачем тебе нужны деньги в два часа ночи?

— Вне стен этой крепости, правильный мой, из тебя копейки… — махнул я рукой. — Во-вторых, утром я иду к дочери. Я ей обещал букварь. Потом я обойду всех сирых, нищих и убогих в этой горячо любимой, но ебаной стране! И наконец, я хочу купить ракетную установку с тридцатью двумя осколочно-фугасными снарядами «земля-земля».

У мирного Классольцона отпала челюсть; клацнув ею, он выдавил из себя:

— Зачем?.. Зачем тебе «земля-земля»?

— Отвечу, — сказал я, пряча денежные пачки в карманы прокатного фрака. — Чтобы размолоть в прах, в тлен!.. Всю нечисть: коммунистов, фашистов, социал-демократов, либералов, марксистов, националистов, национал-социалистов, популистов, анархистов, ревизионистов, шовинистов, расистов, франкистов, наших, ваших, ихних, монархистов, троцкистов, либерал-демократов, большевиков, необюрократов, похуистов, анархо-синдикалистов, сионистов, милитаристов, маоистов, нацистов, путчистов, ну и так далее. Позволь мне не продолжать этот список неудачников.

— П-п-позволяю, — пролепетал мой оторопевший навсегда товарищ.

— Впрочем, пусть они все живут, — проговорил задумчиво. — Все равно они временщики. А вот мертвые скоро проснутся. Им нужны будут лампочки. Я обменяю ракетную установку на миллионы лампочек. (Не путать с лампочками Ильича!) И отдам эти лампочки им, мертвым. Чтобы с надеждой они влезли на столбы и ввинтили все-все-все лампочки. И тогда большие куски нашей славы будут парить и витать во всепрощающем ярком свете. Но для этого нам, живым, надо научиться не предавать хотя бы самих себя, о родине я уж умолчу. — Тут я обратил внимание на своего товарища. С ним что-то случилось. Он улыбался беспричинной улыбкой. Может быть, по причине снова отвисшей челюсти? — В чем дело, Классштейн? — спросил я его. — Тебе плохо? Или хорошо? Или ты не понял моей мечты? Что?

— Ыыы, — промычал мой дорогой друг, и по его выразительно-перекошенной улыбке, по бегающим зрачкам, по испарине на плешивом лбу я догадался, что он считает меня однозначно сумасшедшим.

Что, наверное, было совсем недалеко от истины…

Конечно же, он не прав, мой напуганный друг. Какой из меня член богоугодного заведения? Я вполне отдаю отчет своим фантазиям. Они скромны, мои полеты во сне и наяву. Я не хочу, чтобы моим клинико-шизофреническим завихрениям придавали всемирно-историческое значение. Как учениям любителей абсурда и парадоксов. Только в больных мозгах могла материализоваться мысль о том, что все люди равны. Да, они равны перед Богом. Но не равны по своим природным способностям. (Опустим проблему классов.) То есть каждый человек, рожденный Божественным провидением, заполняет именно ту клеточку в Миропорядке, которая только ему и предопределена. Всяческие экстремисты, взбаламутив доверчивые умы мечтами о равенстве и братстве, нарушили естественный ход истории. Кто был ничем, тот станет всем. Простая, удобная идея для многомиллионных односемядольных идиотов, способных в мгновение ввергнуть миротворческое начало в кровавую бойню, в клоакальный хаос, в ничто.

Страшен вчерашний раб, он всех хочет сделать рабами. От наших героических дедов и прадедов нам достались дутые мифы, страхи перед государственным молохом и генетическое вырождение. Мы — нация пассивных вырожденцев, у которых навсегда отбито даже чувство самосохранения. Никто не хочет заниматься грязной работой: воспитывать в себе себя. Проще быть как все. Как сказал рабочий Иванов в кепке:

— Массовидность тег'г'ог'а — это есть наилучший выход в нашем нынешнем аг'хисложном положении.

И он прав, гражданин в кепке: самая неблагодарная, самая тяжелая, отчаянная работа — это работа с человеческим материалом, впрочем, горючим и податливым.

— Чем большее число пг'едставителей г'еакционного духовенства и г'еакционной буг'жуазии удастся г'асстг'елять, тем лучше.

Но ошибся г. в кепке: как ни старался успокоить долготерпеливую душу великой нации, ан нет — не получилось. Почему? Потому что есть мы. Мы? Это те, кто тоже не гнушается грязной, неблагодарной, отчаянной работы с людьми и своими героями. Увы, звучит высокопарно, блядь, но это так.