Сергей Валяев - Скорпион

А то, что господин Литвяк находился в плачевном душевном состоянии, я убедился сразу после того, как меня запустили в больничную палату запустили под присмотром медсестры. Палата была вполне уютна и удобна для проживания одного лица: широкая кровать, пластмассовый стол и стул, даже телевизор, замурованный в стену, окно в решетке. За столом сидел Лб-66 и старательно выводил на бумаге детские каракули, напоминающие буквы и цифры. Делал он это с заметным усилием и с дегенеративной ухмылочкой на безвольных губах, из которых тянулась нитка слюны. Медсестра Фро улыбнулась:

— Ах, что же мы рисуем? Ах, какие мы умненькие! Ах, к нам гости.

Нельзя сказать, что мое явление произвело на пациента впечатление. Он продолжал выводить каракули с усердием размножающейся амебы. Я хмыкнул — с чего начинать-то? Говорить о погоде глупо: у сумасшедших, как и у природы, нет плохой погоды. О здоровье? Решат, что издеваюсь над человеком. О дискетке? И я спросил:

— А что такое программа «S»?

Разумеется, ответа не последовало: Лб-66 был слишком занят своими внутренним миром — в «шкатулке» во время опыта он был куда словоохотливее.

— А вы нарисуйте вопросик-то, — посоветовала медсестра. — Может, и поймет? Дело такое, неизвестно как обернется…

Я последовал совету: и на листе бумаги изобразил крупными буквами: ПРОГРАММА S. И подсунул под вислый нос и бессмысленные зрачки, плавающие в глазницах. Пациент механически продолжал фломастером чиркать бумагу и я увидел, как S превращается в $. И не придал этому никакого значения по той причине, что заметить сознательное в движениях Лб-66 было весьма проблематично.

Я вслух удивился: почему он перед опытом и во время оного был куда адекватнее, чем сейчас? Медсестра ответила: специальные препараты. А можно мне штучки две, Фро? Какие штучки, не поняла. Ну, этих кремлевских пилюль. Медсестра развела руками: у нас учёт, а вы, что, тоже больной?

Уходя из палаты, я скорее машинально сложил «свой» лист бумаги и тиснул в карман куртки. Сердечный за столом продолжал жить малосодержательной жизнью, как огурец на огороде, хмуря свой поврежденный сократовский лоб. Как сказал Поэт: не дай мне Бог сойти с ума! Нет, лучше смерть, чем такое растительное огуречное существование. На этом я выпал из палаты с убеждением, что посещение не удалось. Разве что получится договориться с медсестрой Фро о натуральном обмене: она нам — две таблетки of Russia, а мы ей — две купюры с мордатеньким президентом of Americа. А почему бы и нет: вложить в дело двести баксов, чтобы получить миллион? Где это видано, где это слыхано? Ан нет — удивительна и прекрасна наша родная сторонка, только на ней могут происходить такие магические и диковинные глупило и чудило. И все потому, что извилины проходят через известное местечко, которым большинство самобытного нашего населения думает, когда на нем не сидит.

Через несколько минут к обоюдному удовольствию сторон сделка совершилась, и я стал обладателем двух чудодейственных пилюль. Как заметил один из философов: «Царство науки не знает предела: всюду следы её вечных побед.» В этом я должен был скоро убедиться сам.

На прощание доктор Айболит пожелал нам душевного равновесия и физического здоровья, что выглядело с его стороны милой шуткой:

— Молодые люди, побольше употребляйте петрушки! В петрушке — сила вашего корня!

Решив не злоупотреблять гостеприимством, мы поспешили убраться восвояси из этого специфического учреждения, похожего на лепрозорий, где чесоточные больные выращивают эту самую петрушку.

Свободно перевели дух на скоростной трассе, когда убедились, что за нами не организована погоня из «чумавозок» для любителей мыслить чересчур автономно.

— Фу, — сказал Сандро, крутящий баранку. — Больше сюда не приеду. Даже за миллион.

— Вот именно: будем сейчас искать миллион, — задумался я, рассматривая таблетки на ладони и размышляя над тем, когда лучше проглотить кремлевскую отраву: в пути, или после. И вытащил из бардачка плоскую фляжку коньяка. Ладно, полетаю к звездам и вернусь.

— Ишь, космонавт, — возмутился Сандро. — Он улетает, а я остаюсь, да?

— Мир нашему дому! — не слушая товарища, поднял тост и залил в глотку, куда уже были закинуты две пилюли, коньячную бурду. — Эх, душа моя! Лети!.. — И после этих слов: ослепительный взрыв, разметывающий мою телесную плоть в клочья, в радиационные частицы, в космическую пыль…

… Пыль медленно оседала в огромную мутную воронку небытия. Моя субстанция, превратившись в легкое облачко, проплыла мимо пульсирующего основания воронки, затем, ускоряясь, помчалась по туннельному пространству. Наконец вдали блёкнул свет… Ослепительный свет, как ядерный взрыв, пылал в беспредельном пространстве; потом угас и я увидел себя в качестве жалкого и беспомощного человечка, жмущегося в кресле. Куда это меня нелегкая занесла? Где я? И что со мной?