Сергей Валяев - Тарантул

Каждый был занят собой. Каждый — собой… Даже в этом тесном пространстве автосалона каждый был занят лишь собой — великий принцип мирной мясорубки.

Я включил фары, столбы света уткнулись в стену ночного леса. И тут я почувствовал знакомый сладковатый запах… Курил Серов, потягивал папироску и кричал:

— Девочки! Какая ночь? Такая раз в жизни, сукой буду, не забуду!..

Свет выбивал из бесконечного кишащего пространства тьмы деревья.

— Ой, девочки! Смотрите! — вопил мой друг. — Они наступают, их миллионы и миллионы!..

— Где? Кто? Что?

— За деревьями!.. У-у-у, морды!.. Твари!.. Она нас сейчас зачавкают!..

— Санька, совсем свихнулся, да? — возмущалась Валерия. — Кто тебя такого зачавкает?

— Фрикасе в вином соусе, — сказал я.

— Ха-ха, — заливалась моложавая парочка. — Полный отрыв от действительности, ребята!..

— О, Боже! Сашка, ты совсем плохой, — страдала стюардесса.

— Валерия, что ты понимаешь?! — надрывался Серов. — Они наступают, эти скурлатаи!

— Господи, кто это такие? — визжали девочки.

— Чудовища из созвездия Черных Маргиналов, — орал Санька. — Вы их не видите, а я вижу!.. Прекрасно их вижу, они похожи на нас! Ха-ха!..

— Прекрати! Совсем съехал с орбиты! — требовала Валерия.

— Дур-р-ра!.. Они рядом! Они в нас! Они жрут наше сердце, нашу печень, наши легкие, нашу душу!.. Слышите, как они чавкают, скурлатаи! Мы сами себя жрем… сами себя… Сами себя истребляем, вы меня слышите?!

Когда самолет хлопнулся на бетонные плиты посадочной полосы и мы, груз триста, с облегчением и радостью смотрящие на близкую промозглую и любимую родину, решили, что вернулись и теперь все будет в порядке… мы увидели, как из брюха АНТея на секущую снежную слякоть выносят гробы… Груз двести… Штампованные, наглухо заваренные ящики заводского производства, быстро накрывающиеся ночным снегом, точно грязным саваном.

Железнодорожный перегон был снова перекрыт. Я выключил фордовский мотор. По-ночному шумели деревья. Далеко стучал на стыках поезд. Зазвонил сигнал у дежурного домика… Странные, заштрихованные ночью лица — лица людей, которых я не знаю.

— И долго мы так? — прохрипел Серов. — Давай музыку?

Я выполнил его просьбу. Я всегда стараюсь исполнять просьбу друзей. Музыкальный шквал смел тишину.

— Громче! Ну же! Громче? — орал поэт, выбираясь из машины. — Давай! Давай!.. Ааа!

Я хотел его остановить, однако девочки и моложавая пара тоже принялись отплясывать нечто немыслимое и звериное…

Они хохотали, они бились в световом пятне, как паяцы, они, отравленные ядовитыми парами, теряли связь с реальным миром, они защищались от него безумной пляской, они, наверно, были счастливее меня?.. И среди них была девочка по имени Полина. Девочка, которая нравилась мне.

Потом я увидел огни поезда, это был товарняк. Своим тяжелым танковым звуком он перебил музыку. Он проходил перегон торжественно и неотвратимо. На открытых площадках стояли военные машины и танки, накрытые брезентом. Сверкнула знакомая мне легированная сталь штык-ножа часового…

Мой друг нетвердо пробежал к рельсам, остановился перед двигающейся железной стеной и, перегибаясь надвое от усилий, заорал… То, что он орал, было понятно по напряженно дергающейся голове. Он орал на стальную непобедимую лавину. Что кричал, никто не знает… Может, матерился; может, читал стихи… Никто не знает.

От карьера тянуло сыростью. Озерцо мерзло в котловане. Раньше здесь выбирали песок для строительства подмосковных поселений, затем объект бросили и он заполнился подземными водами.

Песок был холодным и влажным. Моложавая пара расстилала скатерть на этот песок. Я дальновидно прихватил куски паркета, и Серов раздувая костер, плевался от дыма и нес какую-то чепуху относительности бренности человеческого существования. Девочки, ежась от холода, ходили по берегу. Насыщенный дым выплыл из бесформенной груды.

— Ну же! Гори, сучья порода!.. — вопил мой друг.

Пламя треснуло и вскинулось вверх. Я увидел, как сжался обожженный им кусок древесины.

И вечеринка закружилась, будто мы находились на карусели. Санька пил, как лошадь. И читал стихи. Моложавая пара визжала от восторга. Валерия терпела с мучительной улыбкой. Полина не верила глазам своим: неужели человек может творить с собой подобное бесчинство.