Сергей Валяев - Топ-модель

И, действительно, себя не узнала, когда через час глянула в зеркало. На меня смотрел не подросток с неряшливой пыльной прической для посещения забетонированных танцплощадок, на меня глядела прекрасная и гордая юная леди, над головой которой восходило пламенеющее южное молодое солнце. Казалось, старенький мастер вместе с заколками вложил в мои волосы свою потертую жизнью душу.

Я смотрела в зеркало и ощущала себя будущей победительницей. Всякие юннатские сомнения исчезли, и моя мечта обрела четкий и яркий образ. Старенький Михаил Соломоныч, того не ведая, послужил катализатором для решительного моего решения: если я могу быть такой сейчас, какой я могу быть потом, когда природа окончательно оформит меня в совершенные формы.

Мое явление на сочинских улицах произвело фурор — казалось, прохожие не верят глазам своим: они столбенели, будто видели Горгону, и долго смотрели мне вслед. Образ мифической страшилы, конечно, некорректен: она была ужасна, я же была прекрасна. Я шла независимой высокомерной походкой и воочию убеждалась, что вызывающей красотой тоже можно завоевывать сердца и брать города. Таксисты останавливались и были готовы вести такую красотку хоть куда. Я отказывалась, помня наставления мамы не садится в чужие машины. Почему? Оказывается, недавно в Сочи орудовал маньяк-таксист, который приглашал отдыхающих молоденьких девушек в свое авто, потом вывозил за город, насиловал в валунах и убивал. Плющил тела камнем, отсекал голову, руки и ноги, чтобы как можно дольше не устанавливали личность жертвы. Его все-таки поймали и расстрелял. Тогда ещё не было моратория на смертную казнь. Говорят, у него осталась жена и три прелестные доченьки.

Когда я вернулась из города Сочи, где, как известно, темные ночи, которых я не дождалась, мама потеряла дар речи, а потом устроила некрасивую истерику, пытаясь насильно окунуть меня головой в бочку с дождевой водой, стоящую в нашем дворике.

Попытка не удалась — теряя заколки, «Восход солнца» удалился в сторону моря, где пламенел закат дневной звезды. Волны растворили краску, и я воротилась домой в привычном виде гавроша, однако во мне зажило понимание, что я могу быть иной — Божественной. А есть ли цена у божества?

— Чтобы в Сочи не ногой, — заявила мама тогда.

— Почему?

— Потому, что я не хочу, чтобы тебя нашли в камнях без рук и ног. И головы!

— Мама, ты о чем? — искренне не понимала.

И наконец узнала истинную причину истерики мамы и её просьбы никогда не садится в незнакомые машины. Узнала о маньяке-таксисте, любители рубить кухонным резаком молодые красивые женские тела.

Потом все это забылось, но иногда, видя машину с шашечками у меня неприятно поднывает в груди.

— Подъезжаем, — голос Олега Павловича вырывает меня из прошлого.

Я вижу старые московские дома, они жмутся друг к другу, словно предчувствуя сырую осень и холодную зиму. Теплое ещё лето гуляет среди деревьев парка. Мамы сидят на скамейках детской площадки и обсуждают, вероятно, насущные вопросы текущего дня. Детишки качаются на качелях и возятся в желтой песочнице. У каждого свои проблемы, думаю я, есть они и у меня.

Главная: покорить Москву, а вернее — подиум столичной Высокой моды. И с этим решительно выбираюсь из машины: где тут у нас подиум?

М-да. Подозреваю, что путь мой к нему будет тернист: меня встречает неряшливый подъезд с металлической амбразурной дверью. Родной дядя учит, как нужно набирать код, и мы входим в дом. На лязгающем лифте поднимаемся на седьмой этаж. Пахнет щами, котами и пылью от телевизоров, беспрестанно работающих.

— Есть кто дома? — кричит Олег Павлович, открыв ключом квартиру. Никого, — втаскивает чемодан в прихожую. — Все крутятся, как белки в колесе, — разводит руками. — Москва.

Вид из комнаты моей двоюродной сестры малопривлекателен: крыши-крыши-крыши, и только вдали в туманном дыхании будущей осени замечаются кремлевские башенки с рубиновыми звездами.

— Чувствуй себя, как дома, — говорит Олег Павлович, — а мне бежать надо по делам, — и, уходя, оставляет «мои» ключи на столике. — Если хочешь, погуляй, а лучше подожди Евгению, — советует, — она вот-вот будет.

Я брожу по комнатам, рассматривая фотографии на стене и чужую жизнь. Квартира с высокими потолками заставлена всяческой старой рухлядью возникает впечатление, что я в музее, где открыта выставка о жизни типичной столичной семьи образца 1980 года.

На кухонной двери — плакат с «олимпийским» улыбающимся медведем, а на полках стоят его собратья в гипсовом, стеклянном и деревянном исполнении. Подозреваю, что для старшего брата моей мамы этот «мишка» сыграл в жизни определенную положительную роль.