Сергей Валяев: Жиголо

Однако выяснилось, что солдат быстро привыкает к предлагаемым обстоятельствам. Однажды под мартовскую капель мне приснилась нагая наяда, я протянул руку, чтобы основательно обнять её, и наткнулся на штык, то есть это было далеко не холодное личное оружие, а совсем наоборот — в смысле, очень личное. Осознав такое положение вещей, я понял, что учеба успешно завершена и можно штурмовать тамбовские деревенские укреп районы, прилегающие к нашему военному городку.

Странно, память не сохранила имен тех крестьянских барышень, с кем проводил хороводные ночки на сеновалах, в ботве, на стогах, а вот запах разнотравья, лунные пыльные тропинки, петляющие вдоль речки, серебристый сверч сверчат, тихий туман, холодную росу — все это запомнил.

Увы, аграрно-армейское прошлое уже позади — герой вернулся в каменные джунгли мегаполиса, где нет места ромашковым переживаниям, ситуация предельно проста: надо выживать, сержант.

Так оно и есть: я уже другой, я поменял кожу, она груба, у неё запах крови и воздушных потоков, раздирающих тела, кинутых из АНТеевого дребезжащего брюха.

Однажды прибыли поджарые, как борзые, генералы из НАТО, им решили продемонстрировать бесстрашных российских десантников в экстремальных условиях — в небесах гулял черный ноябрьский смерч. Ничего, сынки, покажем супостату нашу удаль молодецкую, благословил командир полка Борсук, мечтающий о службе в столичном Генштабе. Вернее, его молодая жена Лариска мечтала о белокаменной и давала всем, кому не лень, но в лампасах. Что не сделаешь ради службы на благо отечества. И генерал-рогоносец решил сделать красиво, приказав поднять в штормовое небо самолеты…

Из нашего подразделения погибли трое, и, когда довольные демонстрацией натовцы убыли на праздничный обед с русской водочкой и гарнизонными женами, мы отправились в стылые поля собирать в плащ-палатки кровавые останки, чтобы отправить их грузом 200 родным и близким…

Шаркаю на родную кухоньку: когда-то здесь в свои шестнадцать я вместе с Маминым и Славкой Седых цедил сладкий ликерчик «Клубничный». Мы сбежали с уроков и, сидя в тепле и уюте, чувствовали себя, как у Христа за пазухой. За окном мела поземка, прохожие прятали лица в воротники и от этого казались неестественными созданиями, бесцельно бредущим в хаосе заснеженных будней.

Приторная клубничная гадость меня опьянила и я вдруг осознал себя бессмертным. Странное такое представление о собственном мелком тленном существовании. Я даже засмеялся, ощущая на губах сладость вечной жизни. Теперь знаю, что такое смерть, и поэтому никаких иллюзий больше не испытываю. Хотя есть надежда, что грубая, как шинель, шкура спасет от неприятности кормить собой прожорливую подземную фауну — кормить в обозримом будущем.

В армию мы призывались втроем: Жигунов, Мамин и Седых. Служить ушел только я. У Венички врачи обнаружили плоскостопие и нарушение функций мочевого пузыря всего за тысячу $, а Славка вместе с родителями убыл под кипарисы жарких Майями-Бич. Тогда мы смеялись друг над другом. Первый из нас был безнадежным романтиком и дуралеем, второй ходил богатеньким плоскостопным писюком, третий оказался самым умным, вернее, его родители…

— Славик, чтобы жизнь твоя в пластмассовом ведре, — пили мы за будущего гражданина Америки, — была, как в сказке.

— А вы тут, в цинковом, — желали нам, — держитесь.

— Хип-хоп! — верили в свое фартовое грядущее.

Шумный приход Мамыкина отвлекает от пустых мыслей. Ну как, аника-воин, готов к труду, и радостно потирает руки. К какому труду? Ну привет, мой свет, возмущается друг, прочисти, Димыч, мозги светлой и вспомни день вчерашний.

Совет был кстати: не покидало ощущение, что по мне всю ночь тюзил траками Т-90. Мы хватили грамм по сто и мир приобрел более радужные оттенки.

— И что вчера? — поинтересовался я. — Ничего не помню, правда. Раечку помню и её стриптиз на столе помню, а больше не помню.

— Ну ты, служивый, даешь, — возмутился Веничка. — Кто вчера всем плешь проел: хочу работать-хочу работать.

— Работать? Зачем?

Мой товарищ в лицах напомнил, что я был неприятно настойчив и, напиваясь, как свинья в тельняшке, успел измучить всех требованием трудоустроить на хлебное местечко, где бы добрая копейка в карман катила и душу не воротило.

— А? — припомнил свои мутные требования по трудоустройству. — И что?