Эрик Маккормак - Мистериум

Городовой Хогг, по обыкновению трепеща ресницами, искал улики — как и положено человеку его ремесла. Он особенно тщательно суетился вокруг постамента, где раньше была металлическая табличка с именами всех жителей города, погибших на Войне. Ибо теперь таблички не было — только бесстыжая пустота, словно оголенная белая плоть; и в пустоте красной краской из баллончика нарисован большой круг.

Горожане шептались: «Какой стыд», «Вот ужас-то», «Невозможно поверить». Мисс Балфур и доктор Рэнкин посмотрели на меня и покачали головами. Анна не сводила глаз с Монумента. Холод пробрался под мой дождевик, ноги замерзли. Я уже дрожал, а потому отвернулся и пошел назад по мертвой траве к Аптеке.

А я говорил, что несколько недель после того, как я впервые увидел Кёрка из Колонии, ничего необычного не происходило?

Это не совсем так. Мне следовало упомянуть о моей первой настоящей встрече и моем первом разговоре с Кёрком. Это произошло в один субботний вечер, всего через несколько дней после того, как я увидел Кёрка из окна Аптеки.

В ту субботу, примерно в шесть вечера, я повесил на крючок халат, надел плащ, погасил свет и вышел в туман. Я двинулся на восток, мимо бакалеи «КупиВпрок», мимо «Мужского ателье» Томсона. Пластмассовые манекены стояли в витрине голые — на выходные их заворачивали в упаковочную бумагу.

Лавка Анны — рядом с Томсоном, на углу с переулком, ведущим на север. Дверь открывается прямо на угол. Готическая вывеска над дверью гласит: «АНТИКВАРИАТ».

Минуя витрину, я увидел в ней предметы, которые так часто видел раньше: лакированный столик на коротких кривых ножках; на нем — чучело белой собаки, тоже кривоногой. На груди у животного была черная заплатка в форме сердца или какого-то знакомого континента — это как посмотреть. За собакой скопище помятых плевательниц и латунных украшений почти целиком загораживало настенную карту того, что некогда было империей, — ныне ее территория выцвела до бледно-розового.

Я потянул тяжелую деревянную дверь, и с притолоки звякнул медный череп с язычком внутри. Я вошел и закрыл дверь за собой.

Анны не было в лавке, но я слышал скрип половиц в ее комнате наверху. Я шел по центральному проходу и внимательно смотрел, как Анна разместила вещи в этот день: мне нравилось думать, что по тому, как некоторые ремесленники расставляют свой товар, можно судить об их разуме.

Мое внимание особо привлекли: старый письменный стол с десятками манящих ящичков и полочек; старинный радиоприемник со шкалой, живописующей космос; связка дротиков и покрытые кожей щиты с некой давней войны; потемневшие портреты грустной дамы; картины, на коих громоздились северные холмы и лежали серые озера; сафьянные альбомы, полные бурых фотографий семей, что давно умерли — даже пухлые младенцы; выцветшие морские мундиры на безглавых манекенах; пригвожденные к стене дуэльные пистолеты; волынки с дырявыми мехами; шотландские кинжалы, клинки, береты; и книги, книги, книги.

На некоторых предметах я взгляда не задержал: например, на обитых парчой стульях, тазах и кувшинах для умывания, потускневших столовых приборах, лампах с шелковыми абажурами и карликовых фаянсовых слониках. Я всегда подозревал, что Анна ставит такое нарочно, чтобы сбить с толку.

В ту субботу я увидел, что Анна выставила стеклянный короб с гигантскими ночными бабочками и ящичек лакированных осенних листьев из северных лесов. «Отчего же, Роберт Айкен, людям нравится смотреть на природу в предсмертной агонии?» Такой вопрос задала мне Анна, когда эти бабочки и листья впервые попали к ней в руки.

Еще на виду стояли чучела: две пары фазанов и огромный лосось. «Если мы все произошли от рыб и птиц, значит ли это, что охота и рыболовство — не что иное, как разрешенные формы убийства, за которыми следует каннибализм?» Анна хотела знать, что я об этом думаю.

И вот я шел по истрепанной бамбуковой циновке, что рассекает пол надвое и пропадает под синей шторой перед лестницей. Перед шторой располагается стол — ветхий, но не антикварный. На нем всегда лежит стопка бумаг, пачка чеков, шариковые ручки и деревянный ящик для денег. Здесь в воздухе витает слабый запах духов Анны.

Я услышал ее шаги: Анна спускалась по лестнице. На мгновение остановилась внизу.

Зашелестела штора, и она показалась — светловолоса и ликом бледна.

Она воззрилась таинственно. Я постарался не улыбаться, ибо Анна любит порой театральность — ей нравятся такие выходы. На Анне была зеленая длинная юбка и зеленый свитер, под цвет глаз.