Дарья Кожевникова - Ангелы далеко

Инна хотела вспылить, заявив, что она самостоятельный взрослый человек, а не комнатная собачка. Но Ларичев вдруг добавил, умоляюще глядя ей в глаза:

— Инка, я тебя заклинаю! Хочешь, на колени перед тобой встану? Выбрось глупую мысль из головы! Это тебе не бабочек на полянке ловить! Кем бы тот человек по жизни ни был, он, собственно, и не человек, а зверь, абсолютно безжалостный, лютый зверь. И скорее всего, в курсе дел, происходящих в поселке. Если вдруг ты в самом деле начнешь догадываться, кто он такой, он точно это заподозрит, ведь у зверя чутье тонкое, и он сделает все для того, чтобы заткнуть тебе рот. Заткнуть навсегда! К сожалению, я не могу находиться при тебе постоянно, так что если не хочешь с ума меня свести, то лучше пообещай оставить поиски убийцы тем, кто и должен ими заниматься.

— Хорошо, — кивнула Инна, будучи не в силах ему отказать.

Потом, сама себя за это ненавидя, она долго размышляла, почему реакция Вадима была столь бурная. Тот действительно до безумия боится ее потерять? Или же все дело в страхе перед собственным разоблачением? От таких мыслей, чувствовала Инна, ей уже и самой недалеко до сумасшествия…

Порой девушка даже пугала Вадима своей нервозностью — вздрагивала от резких звуков, иногда просыпалась по ночам. Но истолковывал ее поведение как-то по-своему, поскольку не ведал, в чем его подозревает любимая женщина, Ларичев делал все для того, чтобы успокоить ее. А Инне становилось еще тяжелее, потому что к мукам страха присоединялись еще муки нечистой совести, ощущение своей вины перед Вадимом за самые ужасные подозрения.

Так она и жила в эти безумно счастливые и одновременно с тем такие страшные в своей рвущей напряженности дни пришедшей и разгулявшейся весны. А дни летели один за другим. Снег начал таять, вскрылась река. Потом прошло половодье. И, отвечая на прикосновение солнечных лучей, пригорки зазолотились звездочками мать-и-мачехи.

Он тоже наблюдал за изменениями в природе, как и Инна. Только мысли у него были совсем другие: близился день рождения фельдшера, и в голове роились планы, как преподнести ей свой очередной страшный «подарок». Он готовился к этому. Не раз и не два заговаривал с Жанной в ее магазине, вдыхал ее запах и даже, пользуясь случаем, несколько раз как бы невзначай коснулся ее. Ему было необходимо ощутить прикосновение к тому телу, которое должно будет оказаться впоследствии полностью подвластным ему, запомнить его нежность и тепло. Чтобы, уничтожая женщину уже в своем воображении, опираться не на одну лишь фантазию, но и на реально испытанные ощущения. Тогда, он знал это, при реальном осуществлении задуманного убийства каждая деталь будет восприниматься ярче, и его внимание не будет рассеиваться на мелочи. Уже зная, какие ощущения вызовет у него это тело, он будет тогда фиксировать только самое главное, только то, ради чего он, собственно, все и затевал, — угасание трепещущей жилки под ладонью, безвольно размыкающиеся, не борющиеся больше за глоток воздуха губы и обмякающее тело, становящееся полностью покорным его воле.

В предвкушении он торопил первые весенние деньки так, как многие другие торопят последние дни глубокой осени, от которых уже нечего ждать, кроме того, что должно последовать за ними. Но тут, грозя разрушить все его с таким старанием выношенные планы, Жанна вдруг завела себе хахаля! Он вначале глазам своим не поверил, настолько все не вовремя произошло, но потом пришлось поверить. Где только продавщица познакомилась с тем городским недомерком? По большому счету ему на такие детали было, конечно, наплевать, дело было в другом: теперь этот хлыщ почти не расставался с Жанной. Где бы та ни была, там же можно было увидеть и его. Более того, хахаль остался пожить у Жанны, вместе с ее матерью и дочкой. А по поселку поползли слухи о том, что по окончании своего отпуска «жених» намерен забрать Жанну с собой в город. Увезти ее из поселка! Вот где самая настоящая катастрофа!

Этого нельзя было допустить. Но и как-то воспрепятствовать тоже нельзя было. Ему оставалось бессильно взирать на то, как жертва буквально уплывает у него из рук, будто уносимая схлынувшим половодьем. Ко дню рождения Инны, он уже точно теперь знал, негодяйки Жанны здесь не будет. Что же делать? Выискивая выход, он бесновался в душе. Но лишь в душе, внешне его злоба никому не была заметна — он научился мастерски скрывать свои чувства.

Он был готов даже пойти на то, чтобы не дожидаться дня рождения фельдшерицы, да только до Жанны не добраться уже и сейчас. Хахаль провожал ее на работу, заходил за ней к концу рабочего дня, чтобы отвести домой, а порой еще и в магазине составлял ей компанию. Впору было убить для начала несносного мужика! Но он, при всей своей злости на возникшую помеху, никогда бы на подобное не пошел. К мужикам он не испытывал ненависти до такой степени, чтобы убивать, удовольствия ему бы это не доставило. Поэтому всю свою злость он обратил все на ту же Жанну, и желание расправиться с ней стало еще острее, так что даже ладони иногда чесались в предвкушении.