Владимир Соловьев - Похищение Данаи

Все это мелькнуло, как шаровая молния, и я выкинул его из головы, благо есть теперь такая возможность.

Отступать было некуда. Да и мне ли не знать мою Данаю! Я обернулся к наседавшим на меня журналистам и сказал убежденно:

— В каком бы картина ни была состоянии, реставрация не могла изменить ее так круто. Это не Даная и не Рембрандт. Ловкая имитация — вот что это!

Да, я первым сказал, что король гол, а на следующий день, после срочного ночного обследования картины рентгеновским, микроскопическим, нейтронным и черт знает каким еще способом, было официально объявлено что Даная поддельная. Что тут началось!

В тот же вечер, как и было условлено, отправился к Гале. Прежде она жила на Петроградской стороне с родителями, но мать умерла, а с отцом, несмотря на дружбу, она решила разменяться — увы, даже отдельная квартира не помогла ей обрести матримониальный статус, а жаль: она была хоть куда, ну прямо создана для семейной жизни и многократного материнства. Уже тогда я чувствовал в ней странную какую-то невостребованность: интеллигентная, умная, красивая, а мужики сторонятся. Теперь Галя жила на 2-й Красноармейской, которую еще не переименовали обратно в Роты Измайловского полка, что для меня звучало бы экзотически, несмотря на любовь к Достоевскому, обитавшему именно в этих местах, съезжая с одной квартиры на другую.

— Случайно, не тот дом, где жил Достоевский?

Оказалось — тот же, даже сочинил здесь половину «Преступления и наказания». Интересно — которую: преступление или наказание?

Я жил в десяти минутах ходьбы отсюда — на Малодетскосельском, у Обводки, с дурной ее славой канализационного стока и обитающих в его окрестностях подростковых банд. Детьми мы часто спускались к вонючей воде, завороженно глядели на проплывающие презервативы, а однажды е приятелем выловили заряженный пистолет в кобуре, из-за которого меня чуть не утопили в этой клоаке, но это другая история — как-нибудь, будет возможность, расскажу. Не с того ли времени начал я приглядываться к оружию, пока любительский интерес не стал профессиональным?

Добавлю, что если б не мой внушительный рост — а был я акселерат с малолетства, — мне, боюсь, несдобровать в моем счастливом советском детстве.

Галя мало изменилась, хоть я ее и не видел сто лет — на самом деле девять, а не четырнадцать, как я приврал ради красного словца и рифмы с библейской притчей. Может. немного располнела, стала чуть грузной, но не до безобразия, а полнота ей всегда шла. Наоборот, худоба превратила гбы эту ширококостную, крепко сбитую бабец в уродку. Галя ходила слегка вразвалочку, как утка, а плавала, как тюлень, глубоко дыша и отдуваясь. С плавания у нас все и началось.

Мы с ней оказались в составе советской делегации на молодежном фестивале искусств в Сараево (тогда еще в пределах единой Югославии): я — как подающий надежды молодой искусствовед, а она — как актриса, которая хоть и не заездила, но на ученических спектаклях в театральном институте была одной из лучших. Я видел ее в «Короле Лире», где ей сам Бог велел быть одной из дочерей, а она сыграла Шута. Странно было теперь лицезреть ее вне сцены, вблизи, — одна из причин, почему актрисы, даже средние, пользуются таким успехом у мужчин. К Гале это как раз не относилось — она играла характерные роли, грим, накладные волосы, костюм делали ее неузнаваемой. Вдобавок на сцене она резвилась, а в жизни выглядела довольно строгой, чтоб не сказать суровой.

— Меня трудно представить за этим делом, — жалилась мне Галя на свою бабью невостребованность, когда мы уютно устроились в крохотной ее кухне — я потягивал виски, а она вишневый ликер, обе бутылки я притаранил вместе с роскошным путеводителем по Метрополитену и набором макияжа. — Такая серьезная не подступиться! Как будто темперамент зависит от выражения лица или характера. Отдадим тебе должное — ты почувствовал во мне бабу, а то уж не знала, что и делать. Не самой же напрашиваться. И на том спасибо; А вот то, что со мной это в первый раз, не усек, — призналась вдруг Галя.

— Усек, — признался я спустя сто лет, неожиданно для себя.

Галя широко раскрыла глаза:

— И молчал?

— Спокухи ради. Ты немного задержалась в девках, но, согласись, какое мне дело до твоих комплексов? Хоть ты и хотела переложить их мне на плечи.

— Что естественно.

Я молчал.

— Ну и говно же ты, Глеб, — тихо и убежденно сказала Галя.

Впервые она меня так обозвала, когда я ей посоветовал сделать аборт, но тем не менее пошла. А что ей оставалось? А мне? Вот если б я Данае заделал другое дело.