Наталья Солнцева - Монета желаний

– Он трус, слизняк… Отравить женщину – это одно, а оказаться один на один с разгневанными мужчинами – совсем другое, поверь мне. Я знаю эту породу людей: они живут в постоянном страхе. Именно это заставляет их пускаться во все тяжкие и идти на крайние меры. Убийство – это шаг отчаяния, последний способ защитить себя. Такие люди постоянно окружены врагами; в их извращенном представлении все только и ждут, чтобы наброситься на них и безжалостно уничтожить. Они вынуждены носить гранату в кармане – только это может дать им немного спокойствия. Они никогда не принимают честный бой – они прячутся и выжидают, чтобы поразить свою жертву из-за угла. Они опасны, потому что их намерения скрыты, но они жалки и достойны презрения, потому что они лишились чести и достоинства. И это – их самая страшная тайна. Они пойдут на все, что угодно, лишь бы никто не узнал эту их тайну! Не сомневайся, Георгий, все получится!

– Ты уверен?

– Здесь нет никаких гарантий. Их тебе никто не даст. Обстоятельства могут измениться, что-то непредвиденное спутает планы… Но если все пройдет гладко, то в поведении убийцы я уверен. На этой земле поступки некоторых людей завидно постоянны и предсказуемы. Причем знаешь, какую закономерность я заметил?

– Какую?

– Чем хуже, ничтожнее человек, тем легче угадать, что он сделает! Он неизменен в своей подлости, как бетонный столб. А подлость – следствие страха. Значит, убийца испугается и выдаст себя. Обязательно!

– Хорошо! – согласился Георгий. – Давай сделаем, как ты предлагаешь! Только не надо ждать до завтра.

В кабинете Георгия рано темнело, потому что он выходил на теневую сторону. Вычурная лампа «под старину» с приплюснутым абажуром давала мало света. Углы тонули в полумраке. Свет от лампы желтым пятном лежал на столе, освещая разбросанные фотографии, графин с водкой, две хрустальные рюмки, лимоны на мельхиоровой тарелке. Было тепло, так что Гладышев снял пиджак и начал набирать номер телефона. Георгий смотрел на него, тяжело дышал, волновался.

– Измени голос… на всякий случай, – посоветовал он.

– Не учи ученого, – ответил Виктор, делая знак, что ему ответили. – Алло!

К счастью, к телефону подошел именно тот человек, который был нужен. Гладышев, слегка понизив голос, стараясь придать ему зловещий оттенок, произнес заранее заготовленные слова:

– Я знаю, кто убил Вику. У меня есть доказательства. Для суда они, может быть, и не подойдут, но для тех, кто хочет отомстить, их будет больше чем достаточно!

Какой-то сдавленный писк вместо слов был ему ответом.

– Есть пара мужчин, которые мечтают узнать о тебе то, что знаю я, – продолжал столь же зловеще Гладышев. – С ними лучше не шутить. Так что готовь деньги! Ты можешь купить мое молчание вместе с фотографиями. Понимаешь, о чем я говорю? Да? Хорошо. Тогда завтра ровно в десять утра жду тебя у Третьяковки. Не могу отказать себе в удовольствии погулять у храма искусства… вместе с тобой. А теперь главное – сколько денег ты мне должен будешь принести…

Кирилл весь день не мог найти себе места. «Арнольдова мымра» не выходила у него из головы. Что ж, выходит, он влюбился в ту самую тетку, у которой они с Антоном покупали газеты? Получается, так. Но этого не может быть! Такие женщины вообще никогда ему не нравились. Почему он думает о ней?

Лицо Клавдии, то задумчивое, немного печальное, то решительное, ясное, вставало у него перед глазами. Как это произошло с ним, что он влюбился? Кирилл никак не мог найти ту точку отсчета, с которой все началось. Тот вечер в «Охотнике»? Но тогда он только хотел досадить Леонтине. А потом… как-то само собой получилось так, что ему захотелось увидеть Клавдию. Он не знал почему. Хотелось, и все! Ему было хорошо с ней, как ни с кем и никогда. Привлекала его в ней какая-то «сумасшедшинка», которую вдруг сменяло обволакивающее, тихое и нежное спокойствие. Убийственный коктейль! Смешение нереализованной, затаенной страсти и женского душевного совершенства, свободного, лишенного оков глупости и пошлости, неестественного жеманства.

Кирилл увлекся по-настоящему, впервые в жизни, немолодой женщиной, далекой от его идеала красоты. Он злился на себя, чувствуя, что увязает в этом варенье из клубники, как неосторожная пчела, захотевшая вкусить сладкого, – все сильнее и сильнее. Ничто вроде бы не предвещало такого исхода событий. И это-то и оказалось его просчетом.

Он чувствовал, что будет у нее в руках всем, чем она захочет, и также чувствовал то, что не сможет, а главное, не захочет ничего изменить. Ему нравилось тонуть – он не собирался выбираться на поверхность. Потому что так хочет она, потому что он сам так хочет.