Морье Дю - На грани

- Скажите, эта фотография... - начала она, - этот снимок у вас на письменном столе... Это ведь подделка, не правда ли?

Он рассмеялся:

- Право, надо быть актрисой, чтобы учуять обман. Дань былому увлечению розыгрышами. При взгляде на эту фотографию я всегда невольно улыбаюсь - вот и держу ее у себя на столе. А женат я никогда не был и всю историю придумал с ходу - исключительно вам на благо.

- Что же это за снимок?

Он переменил положение, стараясь, чтобы им обоим было удобнее.

- Счастливым молодоженом был Джек Манни, мой ближайший друг. Он недавно умер, я видел объявление в газетах. Мир праху его. Мы уже много лет, как не поддерживали отношений. А тогда - тогда я был у него шафером. Когда они с женой послали мне свадебную фотографию, я поменял местами головы - мою и его - и отослал в таком виде Джеку. Он смеялся до упаду. А вот Пэм, его жене, моя шутка пришлась не по нраву. По правде сказать, Пэм пришла в ярость. Разорвала снимок на клочки и выбросила в мусорную корзину - Джек сам мне рассказывал.

С нее станет, подумала Шейла, с нее станет. Пари, что она даже не улыбнулась.

- Ну ничего, я с ней потом поквитался, - продолжал Ник, убирая хлеб из-под своей головы. - Как-то вечером я заявился к ним без приглашения. Джека не было: пропадал на каком-то званом обеде. Пэм встретила меня отнюдь не ласково, я смешал два мартини, отчаянно крепких, и мы с ней немного повозились на тахте. Она похихикивала, но вскоре остыла. Я устроил в гостиной небольшой тарарам: перевернул всю мебель кверху ножками - словно ураган пронесся по дому. Потом отнес Пэм в спальню и завалил на кровать. Сама на это напросилась. Впрочем, к утру она уже ничего не помнила.

Шейла легла головой ему на плечо и уставила глаза в потолок.

- Я так и знала, - сказала она.

- Что знала?

- Что ваше поколение было способно на всякие мерзости. Вы много хуже нас. В доме своего ближайшего друга. Мне даже думать об этом гадко.

- Оригинальная точка зрения! - с удивлением воскликнул Ник. - Что тут такого? Никто же ничего не узнал. К Джеку Манни я искренне был привязан, хотя он позже и зарубил мое продвижение на флоте. Но совсем по другой причине. Он руководствовался принципами. Полагал, думаю, что я способен ставить палки в неповоротливые колеса морской разведки, и был в этом, черт возьми, прав.

Нет, не сейчас. Сейчас не время. Я либо вернусь в Англию побитой и побежденной, либо не вернусь туда вообще. Он обманул моего отца, обманул мою мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую сражался столько лет, запятнал мундир, который носил, замарал свое звание, а сейчас, как и двадцать последних лет, делает все, чтобы расколоть - как можно глубже и шире - собственную страну, а меня это нимало не заботит. Пусть грызутся. Рвут друг друга в клочья! Пусть вся планета, взорвавшись, превратится в дым! Я отошлю ему из Лондона письмо с благодарностями - в особенности за эту поездку - и подпишусь: Шейла Манни. Или же... Или же побегу за ним на четвереньках, как его собачонка, не отступающая от него ни на шаг и прыгающая к нему на колени. И буду умолять: позволь остаться с тобой навсегда!

- На днях я начинаю репетировать Виолу, - сказала она вслух. - "Дочь моего отца любила так..."

- У вас эта роль здорово получится. Особенно Цезарио. "Но тайна эта, словно червь в бутоне, румянец на ее щеках точила. Безмолвно тая от печали черной, она своим страданьям улыбалась".

Мерфи снова сделал крутой поворот на сто восемьдесят градусов, хлеб на полках загромыхал. Сколько миль еще до Лох-Торры? О, ехать бы и ехать без конца.

...- Беда в том, - продолжала она, - что мне расхотелось возвращаться домой. Я не буду там дома. И ничего меня там к себе не тянет - ни Театральная лига, ни "Двенадцатая ночь". Цезарио - к вашим услугам.

- Серьезно? Покорнейше благодарю.

- Нет, вы не поняли... Я хочу сказать, что готова бросить сцену, отказаться от английского подданства, сжечь все свои корабли и взрывать с вами бомбы.

- Как? Стать отшельницей?

- Да, отшельницей.

- Бред. Через пять дней вы будете умирать со скуки.

- Нет! Нет!

- Подумайте о громе аплодисментов, которые вас ждут. Виола-Цезарио - да это же голубая мечта. Знаете что? Я не цветы вам пришлю на премьеру, а эту черную повязку. Вы повесите ее у себя в уборной как талисман.

Я хочу слишком многого, подумала она. Хочу всего сразу. Хочу, чтобы днем и ночью, во сне и наяву - хочу любви без конца, стрел и Азенкура, аминь! Кто-то ее предостерегал - нет ничего гибельнее, как сказать мужчине "люблю". За такое откровение мужчины в два счета вытряхивают женщину из своей постели. Пусть! Возможно, Ник сейчас вышвырнет ее из фургона Мерфи.