Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

— Удивительно, однако… — пробормотал молодой человек. — Чтоб вот так, да среди бела дня, не боясь полиции… Странно это, Николай Афанасьевич, честное гимназическое, странно!

— Что ж странного? — спросил я, все еще переживая недавнее происшествие. — Совсем облютели разбойники, возрадовались попустительству властей. Скоро не только грабить, а и убивать будут среди бела дня, вот помяните мое слово…

Мы направились в сторону Саратовской улицы.

— Нет, — задумчиво сказал Владимир, — хоть и небольшой я поклонник властей самарских, но винить их несправедливо. И, хотите верьте, хотите нет, Николай Афанасьевич, а только нынешнее происшествие неспроста. Хотел бы я знать… — Он замолчал, опустил голову.

— Володя, — сказал я нерешительно, — я теперь тоже думаю, что налет этот неспроста. Мне, знаете ли, показалось, что за всеми нашими… точнее, вашими тактическими эволюциями наблюдал некто…

— И я рассказал Ульянову о лице в окне, умолчав лишь о том, что лицо это показалось мне знакомым, — я ведь и сам не был уверен, знакомо оно или нет. Ну а коли не уверен, что ж конфузить других?

— Может быть, может быть… — пробормотал Владимир. — Не исключаю, что кто-то и подослал этих голубчиков. Зачем вот только? Неужто за кошельком? Что-то не верится…

Некоторое время мы шли молча. Я все еще силился прийти в себя, Ульянов — по всей видимости, пытался разрешить эту загадку.

Лишь когда мы удалились от трактира саженей на сто, я глубоко вдохнул и спросил:

— Володя, как же это вы так сподобились, с лампой-то? Я бы ни за что не сообразил. И вообще, по мне, так с бандитами лучше не драться — отдали бы деньги, авось этим все и закончилось бы.

— Ох уж это русское авось! — рассмеялся Ульянов. — Нет уж, Николай Афанасьевич, драться надо! Только с умом.

— Хорош ум, с керосином-то! — воскликнул я. — А если бы и впрямь все занялось, и вы в первую очередь? Но ведь и других опасностей было предостаточно. Например, бандит мог успеть вас пырнуть, не дожидаясь удара по голове. Или, скажем, в лампе могло не оказаться керосина — кто знал, заправленная она стоит или нет?

— Риск, конечно, был. И лампа вполне могла оказаться незаправленной. Но ведь этого и бандиты не знали, правда? А главное — момент неожиданности. Если бы я с голыми руками пошел на горчишника — ясное дело, получил бы нож под ребро. А лампа или какой-нибудь другой предмет, для драки не предназначенный, — озадачивают. И еще тут вопрос симметрии важен.

— Какой еще симметрии? — оторопел я. — Что за геометрическое рассуждение?

— Точнее, не симметрии, а наоборот, — усмехнулся Владимир. — Видите ли, Николай Афанасьевич, ответ на нападение должен быть несимметрический. Я до этого еще в гимназии дошел, а потом, в университете, только утвердился в таком принципе. Он на меня с ножом, а я на него — с пистолетом. Нет пистолета — значит, что-нибудь другое, не менее убийственное, например, огонь. Да ведь бандиты и сами никакой симметрии не признают. Вы только посмотрите: они вооруженные, а мы нет, нас двое, а их четверо.

— Трое, — поправил я Ульянова.

— Трое тоже несимметрично, — ответил он, — а все же было их — четверо. Вы полового Сеньку не учитываете. Между тем он был на стороне горчишников, скорее всего, член этой хевры. Вы, наверное, не заметили, а я увидел: как только Сенька заказ от нас принял, он побежал не на кухню, а из задней двери — на улицу. Я в окно усмотрел, как он скакал куда-то во весь опор. Видно, понесся сообщать камарадам по оружию — мол, в трактире богатые клиенты, народу никого, можно взять на фу-фу.

— Да, я этого не заметил, — согласился я, сокрушенно качая головой. — А ежели не помстился мне соглядатай, их и вовсе было пятеро на двоих… Хевра, говорите? А еще слово «лопатник» тогда употребили. Володя, дорогой мой, где вы набрались этих ужасных выражений?

— Ах, Николай Афанасьевич, право слово, ну как же этого не знать? — ответил Владимир с искренним удивлением. — Любой юрист — неважно, практикующий или только будущий — должен знать язык, на котором говорят его подопечные. Не скрою, я немного разбираюсь в байковском языке или, если хотите, музыке и умею при случае на ней поиграть.

— А как прикажете понимать кожу с бабками? — не унимался я. — Фарт, фартицеры, фартовцы — это каждый догадается. Но бабки…

— Бабки, дорогой Николай Афанасьевич, они же хрусты, — это деньги, целковые, — пояснил молодой знаток воровского арго. — Старое словечко. Не нами придумано, не нам его и из обихода выводить. Готов биться об заклад — только никак этого не проверишь! — пройдет сто лет, всякие там кати, саренки, серсо наверняка исчезнут, бабки же — останутся!