Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

Тем не менее внутри оказалось неожиданно чисто и просторно. На этот час мы оказались единственными посетителями. В большой зале стояло с десяток столов, накрытых прилитыми скатертями; в углу красовалась трактирная машина, которую сейчас, надо думать, никто не собирался запускать. Мы сели за стол, ближайший к окну на улицу. Мгновенно подбежал половой в красной рубахе с откинутым воротом — коренастый малый с мелкими чертами лица и непомерно длинным, словно уворованным с другой физии носом, отчего во всей его мордочке проглядывало нечто барсучье. С полусогнутой руки полового свисала несвежая салфетка, а волосы его были густо смазаны маслом и зачесаны назад.

— Чиво изволите? — подобострастно осведомился он. О этот сакраментальный вопрос всех половых всех трактиров матушки России, да и не только трактиров!

Мы изволили заказать волованов со стерляжьим фаршем, тройной ухи и к тому пирогов с вязигой — был вторник, а по вторникам Петровский пост рыбу разрешает. Я подумал еще спросить какой настойки или наливки, но отказался от намерения.

Половой мгновенно исчез — должно быть, магическим образом перенесся в кухню. Владимир некоторое время сидел молча, глядя в окно. Вдруг он как-то подобрался, вытянул шею и устремил взгляд на улицу, словно силясь там что-то разобрать. Я тоже посмотрел в окно, но ничего особенного не увидел.

— Знаете, Николай Афанасьевич, — сказал вдруг Ульянов, все еще разглядывая сквозь стекло улицу, — а ведь, пожалуй, именно здесь власти, сами того не подозревая, подводят мину под существующий порядок. Уж сколько я бывал тут, а никаких действий городской управы, нацеленных на выпрямление положения, незаметно. Ну скажите: могут ли вот в таких домах, на таких улицах вырасти верноподданные? Опора трона?

— Вас это как будто радует, — заметил я. — Разумеется, то, что власти не обращают внимания на подобную клоаку, ужасно. Сила порядка — в неослаблении. Но считать сии трущобы миной, способной взорвать империю, — это голос не ваш, а вашего юношеского максимализма. Уж извините старика.

— Да, да… — ответствовал Владимир с задумчивым видом, словно бы не обратив внимания на мои слова. — Сами по себе трущобы — лишь зародыш грядущих потрясений. Чтобы это взорвалось, надобно кое-что еще… Впрочем, наши теоретические рассуждения далеки от реальных дел, — сказал он с легкой улыбкою, и я понял, что мой молодой собеседник утратил интерес к предмету разговора, им же и начатого. — Какого вы мнения о наших нынешних открытиях? — При этих словах улыбка пропала с лица Владимира, а взгляд обрел прежнюю сосредоточенность.

— Да что ж… — ответил я, испытывая неприятное чувство: ведь говорить мне приходилось не о посторонних людях, а о собственной дочери, единственной. — Что тут скажешь, Володя… Не сомневаюсь я в словах знакомца вашего, агента этого… Иконникова, да? — верно, Иконникова. Не убивала никого Аленушка. — Мысленно я попросил прощения у дочери за то, что вообще заговорил об этом. — Дал он нам объяснение. Жаль только, что господину Марченко это объяснение вроде бы и не нужно. Даже если судебный следователь услышит его, тут же отбросит как никчемный сор…

Володя хотел что-то сказать или возразить, но тут половой принес заказанный нами обед, и мы принялись за еду.

Вопреки обещанию моего спутника, обед оказался не «весьма сносным», а просто безукоризненным. Слоеное тесто волованов, не говоря уже о самой стерлядке, таяло во рту, как… ну прямо как взгляд вдовой купчихи, хотя, конечно же, взгляд во рту никак не может таять; уха была ароматна и нежна, пироги пропечены в самый раз, ни убавить ни прибавить. И стоило все это столь дешево, что я даже подумал: не просчитался ли половой? Полтинник за двоих — хорошо как не в полцены от привычных трактирных цен.

К концу обеда Владимир велел подать чаю. Половой убежал, Владимир же, извинившись, оставил меня и направился к хозяину трактира, стоявшему за прилавком. Этот крепкий сорокалетний человек смотрелся так, как в моем представлении должны выглядеть сектанты-староверы, живущие в приволжских деревнях. С Владимиром он сообщался — мне отчетливо виделось это от стола — уважительно, но без подобострастия. Тихий разговор продолжался не более двух-трех минут, после чего мой молодой друг вернулся.

Пересказывать разговор или даже объяснять что-то он не стал. Вместо того в ожидании чая Ульянов вдруг вернулся к нашему раньшему разговору, словно бы тот и не прерывался на долгую обеденную паузу.