Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

Я оглянулся на Владимира. Мой молодой друг смотрел на раненого с явным интересом, но вот сочувствия в его взгляде я не заметил.

— Что же, — сказал Ульянов, — если вы сами на этом настаиваете…

— Настаиваю, — утвердил Пересветов.

— Тогда вот вам первый вопрос. Судебный пристав Ивлев был убит по ошибке? — неожиданно спросил Владимир.

Вопрос поверг меня в полное изумление. Боюсь, я просто разинул рот, обратившись на мгновение в подобие Лотовой жены.

— Ивлев? — На бледном лице Пересветова обозначилось удивление. — Кто такой Ивлев?

— Человек, которого Голован убил на пароходе «Фельдмаршал Суворов», — с невозмутимым видом пояснил Владимир.

Взгляд Пересветова прояснился.

— Ах, этот… Да, то было ошибкой.

— Виной всему — сходство?

— Верно… — прошептал Пересветов. — Я описал Головану внешность Николая Афанасьевича. Мог ли я предполагать, что рядом окажется человек, столь на него похожий? Вплоть до седой прядки на левом виске…

— И вы очень испугались, увидав господина Ильина на пороге собственного дома. — Это был уже не вопрос Владимира, а, скорее, утверждение. — Вы ведь думали, что он уже мертв.

— Именно так, — Пересветов нахмурился. — Именно так. Представьте себе мой ужас — ведь всего лишь несколькими минутами ранее Голован доложил мне, что он убил господина Ильина, да, убил…

Изумление мое растворилось, словно кусок сахара в стакане горячего чая. Я еще раз вспомнил, как батраковец вышел из ворот дома Константинова в тот самый момент, когда я шел туда в сопровождении моего молодого друга. Пересветов меж тем отвел взгляд от меня и обратил свое внимание на Ульянова.

— А вы, я так полагаю, об этом догадались сразу? — спросил он с каким-то даже уважением в голосе, весьма меня поразившим.

— Не сказать, что сразу, — признался Владимир, — однако, если считать от сегодняшнего дня, довольно уже давно. Как только Николай Афанасьевич вспомнил, в каких именно местах он ранее видел Голована. Вы ведь потом отрядили его следить за господином Ильиным. — Опять же это был не вопрос, а утверждение. Владимир словно не расспрашивал, а произносил уточняющие фразы. — И в трактир его подослали — проверить, а не успел ли Николай Афанасьевич что-то такое выведать. Например, об убежище Елены Николаевны.

Пересветов закрыл глаза.

— Я испугался, — прошептал он, едва шевеля запекшимися губами. — Боже, как я испугался, когда получил телеграмму! Прямо все оборвалось. Я ведь слышал от жены, сколь умело разоблачил ее отец премудрых преступников в Кокушкине. Мне конец, подумал я тогда, да, конец. Этот меня обязательно выведет на чистую воду… — Евгений Александрович открыл глаза, но не повернулся в нашу сторону, а вновь уставился в потолок. — Поверите ли — я ведь, увидав моего тестя живым и невредимым, подумал не об ошибке, нет! Я решил, что это Николай Афанасьевич благодаря своему хитроумию какимто манером обвел вокруг пальца моего сообщника.

— Что ж вы другой попытки не предприняли? — поинтересовался Владимир.

— Боялся, — повторил Пересветов чуть громче. — Нет, подумал я, не рискну я больше… Вот и велел Головану следить за вами… Да он и тут обмишулился… — Евгений Александрович замолчал. На лбу его выступили крупные капли пота.

Молчал и я. В душе моей творилось нечто неописуемое. Я уже понимал, разумеется, что человек, лежавший перед нами на больничной койке, был на самом деле страшным преступником, убийцею. Или — что, может быть, еще хуже — повелителем убийцы. И он пытался погубить свою жену — мою драгоценную дочь. Но вот же странная вещь, натура человеческая! — то отвращение, что я питал к Пересветову, разбавлялось изрядной толикой сочувствия, ибо мой зять, мой предательский зять находился сейчас в состоянии более чем жалком, на границе между жизнью и смертью, и лицо его, бледное и разом исхудавшее, выглядело лицом уже не вполне живого человека.

А еще я никак не мог понять — за что же убивал он всех этих несчастных? Ну, с Ивлевым было понятно: острие, предназначавшееся для моего сердца, пробило грудь ничего не подозревавшего и никак не касавшегося всей этой истории судебного чиновника. Но как же прочие? Сахаров, Валуцкий, Неустроев?

Тем не менее я чувствовал: чтобы задать эти вопросы, мне недостанет сил. И я молчал, глядя, как преступник слабою рукою отирает влажный лоб. Владимир тоже молчал, терзаемый, как я полагал, теми же соображениями.

Но я ошибся. Мой молодой спутник был менее подвержен сантиментам, нежели я. Он всего лишь складывал в уме вопросы, на которые хотел получить ответы здесь, в этой палате.