Галина Романова - Игры в личную жизнь

– Как хотите, Саша... Делайте что хотите, я все съем, – порадовал он меня снова, произнеся мое имя каким-то особенным, не армейским голосом. – Как приготовите, приходите сюда, я с вами поделюсь своими соображениями.

Я быстро нарезала хлеба и выстлала куски толстыми ломтями вареной колбасы. Поставила чайник на огонь, загремела чашками, начала нарезать сыр в отдельную тарелку. А сама не переставала повторять снова и снова свое имя, которое уже почти позабыла...

А что тут удивительного? Меня так с самого детства почти никто не называл. Все Шурка да Шурка. Ну и разные производные от этого. На работе все больше по имени-отчеству. Дома я была мамой. А Сашей... Сашей я была лишь для одного человека, но это было так давно и таило в себе столько болезненных воспоминаний, что думать об этом вовсе не хотелось. Странно, что вообще я об этом вспомнила именно сейчас. Наверное, это полковник со своей певучей манерой произносить мое имя разбудил во мне то, что я столько лет гнала от себя прочь...

Чашка выпала из моих рук внезапно. Только что я крепко держала ее, собираясь поставить на блюдце, и вдруг она выскользнула из моих пальцев, упала на пол и разлетелась на кучу мелких осколков. Таких же мелких, как осколки моего разбитого детства много лет назад. Точно так же разлетелась вдребезги моя жизнь тогда, после чего я очень долго не могла ничему радоваться и часто просыпалась от ночных кошмаров и собственного дикого крика.

Как странно, что вспомнилось мне все это именно сейчас, не днем, не двумя раньше. А именно сейчас, после его красивого певучего «Саша»...

– Что там с бутербродами, Саша? – громко позвал меня полковник из гостиной, словно нарочно терзая меня своим мягким произношением. – Где вы там?

Подхватив тарелки, попутно успев выключить чайник, я вошла в гостиную, как мне думалось, с совершенно спокойным выражением лица. Но провести хозяина этого дома оказалось не таким уж простым делом. Он мгновенно вцепился в меня, словно клещ.

– Что с вами?

– Со мной? – Как можно беззаботнее я дернула плечами и, схватив с тарелки бутерброд, принялась от него откусывать, забубнив с набитым ртом: – И правда, что это со мной после всего... Странные вы вопросы задаете, Иван Семенович. Столько всего произошло, а я вдруг разволновалась, да?

– Хватит ерничать. – Он отложил стопкой несколько спичек в сторону и тоже взял бутерброд с тарелки. – Там, кажется, чай затевался. Или вы все чашки побили... из семейного реликтового сервиза?

Сервиза никакого не было. Чашки были самыми обычными, ходовыми: в синий крупный горох, и красная цена им была по двадцатке за пару. И ему ли об этом было не знать, просто он нарочно принялся дразнить меня. Наверняка в надежде на то, что я, не выдержав, вспылю и выдам себя с головой каким-нибудь неосторожным словом. Нет уж, господин полковник! Ваши маневры на сей раз не пройдут. И я буду молчать как рыба. Во всяком случае, до тех пор, пока сама во всем не разберусь. А втягивать во все это представление все новых и новых персонажей... нет, я не желаю...

– Чашка разбилась только одна, – спокойно пояснила я. – А чай сейчас будет.

Я уже почти скрылась в дверном проеме кухни, когда он меня остановил очередным своим каверзным вопросом:

– Саша, ну не из-за разбитой же чашки вы так расстроились и побледнели, в самом деле? Что-то вспомнилось? Ведь так?

Вот змей, а! Словно насквозь меня видит. И бледность какую-то рассмотреть успел, хотя все время, кажется, взирал на разложенные на столе спички. И про воспоминания мои неспроста спросил. Точно, неспроста! Неужели все мои эмоции так читаемы? Возможно, придется выкручиваться...

– Да, вы правы, вспомнилось, – притормозила я на пороге кухни и обернулась к нему. – Вспомнилось, как Славка любил колотить посуду. Стоило мне купить комплект, как он в первый же вечер его «распаривал». Это словно хобби у него такое было – разбить хотя бы одну пару из комплекта...

Это была сущая правда – про Славку. Не та, конечно, которая была нужна сейчас полковнику, но правда, причем спасительная для меня. Та самая, которой я хотела прикрыться, объяснив собственное волнение и чрезмерную бледность. Но вышло это как-то неудачно, и я, вновь копнув больное, неожиданно разревелась. Вот угораздило же меня... И вранье мое правдивое обернулось мне только во вред, и полковник еще этот...

Подлетел ко мне, словно брат милосердия. Обнял крепко, пожалуй, излишне крепко. Может, ему это чувство долга продиктовало? Может, по его уставу так положено? Но я его об этом точно не просила. И обнимать меня не просила. И по спине поглаживать. И губами моего виска касаться. И шептать что-то беспрестанно, через слово повторяя: «Саша, Саша, Сашенька...»