Виктор Кнут - Кровавый отпуск

Кроме них, за этим следили еще из Москвы и из Питера. И следили очень внимательно. Всем местным ментам уже была разослана новая ориентировка: «Не задерживать, но оказывать всяческое содействие. И, не приведи Бог, хоть один волос упадет с ее головы…» Если бы я знала об этом, я бы не стала переплывать холодную речку. И мерзнуть под дождиком. И попадать в плен к извращенцу-«хозяину».

Я сохранила бы своего ребенка!

Увы, я тогда ни о чем подобном не знала, не ведала.

А у Барханова к тому времени уже давно лежал на столе подробный доклад из службы внутреннего надзора Организации об эпизодических встречах Марины Гольдштейн с одним изсотрудников питерского ГИБДД. Кстати, родом из Пялиц. Имеющим там двоих братьев, работающих в местной ментовке. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы просчитать все остальное. Барханов, естественно, просчитал. И уже через десять минут получил из Москвы по электронной почте три подробных досье на всех братьев Самохиных. Лениво просмотрев их, он пришел к выводу, что никаких проблем братья доставить больше не смогут. Компромата столько, что хватило бы на целое ментовское облуправление. А тут всего лишь трое занюханных наглецов, решивших поиграть в беспредел. Что ж, доигрались…

И Барханов отправил двоих человек в Пушкин за Кольчей Самохиным. Он был ближе всех. И ему было уготовано оказаться первым в комнате для допросов.

Которую те, кто в ней работал, чаще называли камерой пыток. И не без основания.

Младшего из Самохиных взяли на пороге его коммунальной квартиры настолько аккуратно, что он даже не успел сообразить, что происходит. Во-первых, потому что был в дымину пьян. Во-вторых, потому что брали его два профи.

Когда Кольну доставили в большой особняк на южной окраине Питера, на часах было лишь семь часов вечера, и уже к ночи он достаточно протрезвел для допроса. Из тесной камеры, где он отсыпался — вернее, очухивался, — прямо на бетонном полу, его выгнал пинками огромный бугай в черной маске.

— А ну пшел, толстожопый! — густым басом рокотал боевик, от души штемпеляя самохинский зад рифленой подошвой тяжелого армейского ботинка. — Руки за спину! Вперед пшел!.. Здесь стоять! Рожей к стене! — И еще один крепкий пинок, после которого Кольча вдавился в деревянную стеновую панель, которыми был обшит коридор.

Его втолкнули в просторную комнату, отделанную белым кафелем и поэтому напоминающую процедурный кабинет в поликлинике. Только здесь не было остекленного медицинского шкафчика и топчана, прикрытого рыжей клеенкой. Зато посреди комнаты был установлен зловещий железный стул, крепко привинченный к полу. Справа от стула — небольшой, тоже железный, столик. И еще один стол — у дальней стены. Самый обычный письменный стол с двумя тумбами. За столом — пустое офисное кресло. И несколько стульев, расставленных вдоль стены. Вот и вся мебель. А кроме мебели еще три штатива. Два из них с большими галогенными лампами, направленными на железный стул. На третьем штативе установлена видеокамера.

В комнате ощутимо пахло карболкой. Или формалином. Чем именно, Кольча с полной уверенностью сказать бы не смог, но точно помнил, что именно такой дух стоял в морге, где ему приходилось бывать несколько раз по долгу службы.

«Зловещее какое сравнение! — с ужасом думал он, пока бугай, ткнув для профилактики кулаком в ребра, приковывал его ноги наручниками к ножкам железного стула. — Какая-тосредневековая… это, как ее там?., инквизиция. Да, инквизиция… Блин, как болит голова!.. И куда это меня занесло? Натворил что-то по пьяни? Захватили бандиты? Л может быть, комитетчики? Или мне все это снится?.. Блин, ну как же болит голова! Ни хрена не соображает… Какое-то пьяное наваждение… Ладно. Сейчас все узнаю».

Бугай, напоследок еще раз двинув его кулаком — на этот раз в челюсть, — вышел из комнаты и выключил свет. На несколько секунд Кольча остался один в кромешной темноте. Но вот вспыхнули оба прожектора, ослепили его, вынудили плотно закрыть глаза, но даже сквозь веки он ощущал их яркий свет.

«Все, представление начинается», — понял он.

— Самохин Николай Анатольевич? — раздался мягкий, чуть глуховатый, мужской голос.

Кольча открыл глаза, пытаясь взглянуть на своего собеседника, но тут же был вынужден снова зажмурить их. Нестерпимый свет гало-генок давил на зрачки и лишь усиливал головную боль, а что-либо разглядеть было все равно нереально.